Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее - Джозеф Хенрик

Только я задумался, когда всех снова будут обносить кавой, как вдруг заметил, что в открытых дверях показался наш сосед Кула. Он сразу заметил меня (я сильно выделяюсь среди фиджийцев) и увидел, что рядом со мной есть свободное местечко, хотя в комнате было не протолкнуться. Молодой человек просиял и, присев, как принято, начал пробираться в мою сторону. Он поприветствовал меня, уселся и очутился спиной к спине с молодой женщиной. Почти тут же кто-то из родных рассмеялся, похлопал Кулу по плечу и сказал, что девушка за его спиной хочет с ним поговорить. Кула повернулся посмотреть, кто это сзади. И тут же помертвел от ужаса, поняв, что в тускло освещенной комнате сел рядом со своей “сестрой” и случайно прикоснулся к ней. Такой поступок, пусть и непреднамеренный, считался позорным и вопиющим нарушением всяких приличий. Разумеется, я, как всегда, сначала удивился и не стал смеяться, поскольку не мог сообразить, что, собственно, случилось. Кула, обливаясь холодным потом от стыда, встал, торопливо вышел и скрылся в темноте. Больше он в тот вечер не возвращался.

Девушка, рядом с которой сел Кула, была одной из множества его “классификационных сестер” — в таксономии родства у большинства читателей она считалась бы просто дальней родственницей. В этих общинах, как и во многих других малых сообществах, определенные родственники называются “братьями” и “сестрами”, и с ними следует обращаться так же, как и с “настоящими” (генетическими) братьями и сестрами. На антропологическом жаргоне такие родственники называются параллельными кузенами (ортокузенами), и это дети брата твоего отца или сестры твоей матери, но не брата матери или сестры отца. Такие родственники, дети сиблингов твоих родителей противоположного пола, называются кросскузенами, и они становятся для тебя кем-то вроде официальных друзей и потенциальных любовников. Следуя той же логике, “классификационными сиблингами” могут считаться те, у кого общие прабабушки и прадедушки, и так далее. Кула нарушил, пусть и незначительно, местное табу на инцест, запрещающее любые непосредственные контакты с сиблингами противоположного пола, как настоящими, так и классификационными. Это табу предписывает разнополым сиблингам не взаимодействовать в принципе, то есть не разговаривать и даже не сидеть рядом. Естественно, о сексе и браке не может быть и речи, как и о том, чтобы прикасаться друг к другу или остаться наедине. Логика здесь в том, что любые прикосновения и разговоры могут перерасти в секс и брак, так что лучше подавить их в зародыше.

Кула нарушил табу на инцест, просто сев рядом со своей ортокузиной — дочерью сестры своей матери. Кросскузен Кулы чуть ли не с радостью указал на его ошибку, предложив еще и заговорить с ортокузиной — такой поступок очень сильно ухудшил бы ситуацию (но это была шутка). Отношения между кросскузенами строятся на равных и подкрепляются и подтверждаются постоянным подшучиванием друг над другом. Подобное веселье ничем не напоминает, скажем, то почтение к старшему и власть над младшим, которые характерны для отношений настоящих и классификационных братьев разного возраста[198].

Провинность Кулы проливает свет на устройство и самоорганизацию традиционных обществ и позволяет понять кое-что о социальном мироустройстве, в котором жили наши предки и живет значительная часть современного мира. Даже самые маленькие человеческие сообщества, в отличие от сообществ приматов, строятся и организуются вокруг набора норм, регулирующих родственные отношения. Несомненно, эти социальные нормы коренятся во врожденных психологических процессах, которые влияют на то, как мы определяем генетически близких родственников и взаимовыгодных партнеров и как мы с ними обращаемся, но они самыми разными способами усиливают, обобщают и подавляют всевозможные аспекты нашей психологии, сложившейся в ходе генетической эволюции. Ближайшие три главы будут посвящены развитию этой идеи, и в них я покажу, как возникновение социальных норм запустило эволюционно-генетический процесс самоодомашнивания, радикально повлиявший на общественную жизнь нашего вида. Для начала в этой главе я познакомлю вас с тем, как культурная эволюция забрала контроль над нашей врожденной психологией и направила ее на расширение социальных связей и на увеличение человеческих групп. Это породило новые формы социальной организации, которые укрепили сотрудничество и социальность в нашей эволюционной линии. Параллельно мы подробнее рассмотрим социальные нормы, связанные с браком, отцовством, инцестом и обрядами. Из главы 10 мы узнаем, как межгрупповая конкуренция издавна направляла культурную эволюцию, способствуя распространению просоциальных, то есть выгодных группе, норм и формированию все более сложных институтов (пакетов социальных норм). Эти нормы и институты очень долго определяли направленность отбора в ходе генетической эволюции нашего вида. Затем в главе 11 мы сведем все эти наблюдения вместе и сосредоточимся на влиянии процессов самоодомашнивания, движимых культурой, на нашу психологию.

Такие взгляды резко контрастируют с каноническими представлениями об эволюции человеческой кооперации. Исследователи эволюции от Ричарда Докинза до Стивена Пинкера десятилетиями утверждали, что люди так прекрасно умеют организовываться и сотрудничать, потому что наша психология формировалась эволюционными силами родственного отбора и взаимного альтруизма (принципа взаимности)[199]. Психология родства у нас возникла в ходе генетической эволюции, поскольку она позволяет нам помогать и наделять привилегиями тех, кто генеалогически связан с нами, а это повышает вероятность, что у нас с ними общие гены альтруизма. Психология взаимности у нас возникла, потому что естественный отбор благоприятствовал развитию возможностей пользоваться преимуществами постоянного обмена выигрышами (и затратами) с другими по принципу “ты — мне, я — тебе”[200]. На этих страницах мне предстоит существенно исправить и дополнить эти канонические представления. Мы увидим, что родственный отбор и взаимный альтруизм не только не могут объяснить масштабы сотрудничества в современном мире и в других сложных обществах, но и не объясняют сотрудничества в малых сообществах, в том числе у кочевых охотников-собирателей. Поэтому, хотя люди и в самом деле обладают врожденной склонностью помогать родственникам и поступать по принципу взаимности[201], эти качества слишком слабы, а сфера их применения слишком ограниченна, чтобы они сами по себе объясняли сотрудничество в реальных человеческих сообществах. Например, хотя мотивация помогать близким родственникам может быть очень сильной, среднестатистический соплеменник даже в небольших охотничьих группах — это все-таки довольно дальний родственник, и к тому же такие группы включают людей, вовсе не состоящих друг с другом в родстве[202]. Изучив различные реальные малые сообщества, мы увидим, что для понимания природы человеческой кооперации и социальности необходимо исследовать, как наши социальные инстинкты усиливаются, группируются и перенаправляются в запутанной сети социальных норм, созданных культурной эволюцией.

Мы увидим, что сотрудничество даже в малых кочевых сообществах охотников-собирателей зависит от существования культурно сконструированных норм, которые значительно усиливают наши врожденные