Между нами. На преодоление - De Ojos Verdes

истеричным жестом. — Влюбилась она! Глядите-ка, великовозрастная дуреха — и влюбилась! В мужика по соседству. За какие такие заслуги, интересно?! Ты себя слышишь, Адель?!

Это так страшно, когда твой любимый родитель разрывается в крике, теряя стать и облик. А ты смотришь на его потуги... и внезапно понимаешь, что всё — пустое. Крохотная надежда быть понятым и получить поддержку гаснет, отдается горечью, а потом разливается невыразимой безысходной тоской.

— В мужа своего надо было тогда влюбляться! Брак сохранять, а не выделываться и разводиться! Господи, Адель, за какие грехи ты меня так наказываешь всю жизнь? Почему мне должно быть стыдно за свою дочь? Боже, да что за сбой у тебя в голове, скажи? Вместо того чтобы выйти замуж за достойного мужчину, родить детей, жить, как нормальные люди... ты путаешься с соседом, похожим на зека, только вчера вышедшего на свободу?! Бритый, с татуировками, не внушающий доверия! Аделина, ты в своем уме?

Наверное, будь я многим младше, уже удостоилась бы сотни оплеух и физически.

В ушах резонирует от частот маминого голоса. В какой-то момент я теряю нить и перестаю соображать, что происходит, где нахожусь, а единственное, чего хочу, — тишины.

Она подавляет меня собой. Самое убийственное — именно я это и позволяю. Позволяю, поскольку разделяю её позицию: я очень виновата, я не оправдала надежд, подвела по всем фронтам, переступила через устои и принципы...

— Прекращай, Аделина! Прекращай это позорище, пока не очень поздно, и никто из наших не знает... — под конец мама переходит на мольбу. — Я прошу тебя, дай мне спокойно прожить столько, сколько отведено. Твои выходки загонят меня в могилу раньше времени!

Кто не испытывал на себе воздействие этих магических фраз, тот психически здоровый счастливый человек. Я же — сразу цепенею в испуге в ответ на жесткий триггер, ведь папу я потеряла очень рано.

С застывшим лицом не мигая смотрю на нее в упор.

В родных и любимых всю жизнь темных глазах, до сих пор полных слёз, полыхает немая решительность. Колючая, яростная, беспощадная. А затем мама бьет победоносным джебом[1]:

— Неужели эта сомнительная связь без будущего... для тебя важнее семьи? Важнее её чести и годами накопленного уважения? Если да... то мы вряд ли сможем контактировать, Адель, — встает, отодвигая стул со скрипом, расшатывающим остатки нервов. — Я приветствую только один вариант: ты приходишь в себя, обрубаешь общение с этим мужчиной, возвращаешься домой. Жить здесь не будешь, а деньги всегда пригодятся, у нас дети растут, поэтому квартиру сдашь. А дальше... попробуем поскорее исправить всё. Теперь уже нормально познакомишься с Завеном — дашь шанс человеку, который хотел на тебе жениться. Не затягивай, Аделина.

После ухода мамы я ещё непозволительно долго не двигаюсь с места, находясь в витиеватой прострации — заблудившись между реальностью и омерзительным сюром.

А когда выплываю из этого состояния, медленно бреду к двери, закрываюсь на замок и стекаю на кровать апатичной массой.

Опускаю веки и вдыхаю запах Мира, которым пропитано постельное белье. Дышу им. Глубоко и ненасытно.

Сама не понимая, как проваливаюсь в крепкий, но беспокойный сон...

[1] Джеб — длинный прямой удар в боксе, один из самых основных.

36. Смириться с неизбежным

Умираю от счастья, забывшись на короткие секунды.

Сомнения — болото.

Я барахтаюсь в нем последующие два дня, слушая, как внутри тикает условный таймер. А, по сути, я ведь даже не знаю, что мама имела в виду, говоря, что надо действовать скорее. Неделю, месяц? Сколько она мне дала на подумать? Хотя зачем я обманываю себя, вопрос выбора в её интерпретации даже не стоит. Время дается на действия: расставание и сбор вещей.

Цейтнот вызывает внутри меня разруху. Дикость ситуации порождает смятение, хаос в мыслях, полнейшее бессилие на физическом уровне.

Прошлую смену в ресторане отрабатываю на честном слове, практически ни во что не вмешиваясь. Сегодня мне будто ещё хуже, я двигаюсь по залу на ватных ногах и механически поправляю какие-то детали, кажущиеся несовершенными.

— Адель, у тебя всё в порядке? — в коридоре на пути к кабинету меня останавливает Габил. — Выглядишь неважно.

— Нет, всё хорошо, — одариваю его бледной улыбкой.

Шеф скептически вздергивает бровь и вздыхает.

— Ну да, с чего я взял, что ты станешь со мной делиться. Просто имей в виду, без каких-либо подтекстов я всегда готов помочь, обращайся. Ладно? Особенно, если кто-нибудь обидит.

Намек на Ольховского принят. Я невесело усмехаюсь и качаю головой. Вот уж кто меня действительно не обидит — знаю точно — это Мирон.

Габил шагает к кухне, чтобы проверить вытяжку перед оплатой услуг мастера. В последние дни уделяет «Оазису» больше времени, не спихивает обязанности на меня. Думаю, он так стремится отвлечься от семейных невзгод. Жена, беременная пятым ребенком, который оказался долгожданным мальчиком, с серьезными проблемами уже несколько недель лежит на сохранении. Врачи советуют прервать, но женщина категорически против. Наконец-то после четырех дочерей она может подарить мужу наследника. Для восточного мужчины это слишком много значит. Вот только цена… тоже высока.

У шефа меж бровей залегает глубокий залом. Всегда улыбчивый и легкий в общении, теперь он ходит хмурый и сосредоточенный. Способен ли человек измениться в подобных обстоятельствах? Произвести переоценку приоритетов, вспомнить истинные ценности? Не знаю. Глупо, наверное, но во мне теплится крохотная надежда, что Габил поймет, насколько сильно ради него рискует жена, и это осознание поможет ему в дальнейшем хорошенько подумать, стоят ли многочисленные связи на стороне преданности и самоотверженности женщины, готовой даже умереть ради их ребенка.

Кое-как заканчиваю дела с отчетностью и другими мелкими задачами, что дается вяло и с большим трудом. Рада уже часа два как открыла вечернюю программу. И, сидя в кабинете, я всё это время боролась с искушением бросить документацию и оказаться в зале, чтобы просто сесть и послушать её голос. Теперь же с чистой совестью подхожу к бару и пристраиваюсь в дальнем углу, словно безропотная тень.

Через несколько песен наша певица объявляет двадцатиминутный перерыв и приближается, прося у бармена воды комнатной температуры. Пьет мягкими глотками и посматривает на меня:

— Давно я тебя такой грустной не видела. Случилось что? — Не выспалась, — отмахиваюсь без задних мыслей, на что Рада