Однокурсники - Эрик Сигал

В Лондоне он покорил публику, исполнив Брамса в сопровождении Королевского филармонического оркестра под управлением Бихэма, после чего улетел в Амстердам, чтобы сыграть Моцарта с Хайтинком и его оркестром Концертгебау.

Следующим был Париж с сольным концертом в зале «Плезир» (Бах, Шопен, Куперен и Дебюсси, чтобы порадовать местную публику). По мнению газеты «Ле Фигаро», Дэнни Росси — это «un nouveau Liszt en miniature»[45]; «Ле Монд» высказалась в подобном же духе, но в иных выражениях: «Pas seulement un grant pour son âge mais un grant de son âge»[46].

Вечером следующего дня после заключительного выступления Дэнни в Берлине господин фон Караян устроил в «Кемпински» ужин за полночь совместно с генеральным директором «Дойче граммофон рекордс». Наутро у Дэнни на руках был контракт на выпуск пяти альбомов.

— Ну, — произнес молодой пианист, восседая с гордым видом в кабинете Харока, увешанном фотографиями импресарио со знаменитостями, пока тот просматривал его папку с собранными рецензиями. — Что вы об этом думаете?

Умудренный опытом старец посмотрел на него и улыбнулся.

— Я думаю, мой мальчик, ты только что покорил Нью-Хейвен.

— Прошу прощения?

— Разве тебе незнакомо это театральное выражение? Если кто-нибудь из продюсеров хочет устроить представление в Нью-Йорке, он всегда для начала опробует его в небольшом городке вроде Нью-Хейвена.

— Неужели вы считаете, что Лондон, Амстердам и Париж всего лишь небольшие городки для пробы сил?

— Да, считаю, — сказал Харок, не моргнув глазом. — По сравнению с Нью-Йорком любой другой город на земле — это Нью-Хейвен. Вот когда ты покоришь его, это и будет означать, что у тебя все получилось.

— И когда, по-вашему, я буду готов к своему «звездному часу»?

— С удовольствием скажу тебе, чтобы ты знал точно, — ответил организатор концертов, как бы невзначай протягивая руку к документу, который лежал на краю его старинного письменного стола. — Пятнадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят первого года, с Ленни и его Филармоническим оркестром. Он предлагает, чтобы ты сыграл один из концертов Бетховена.

— Но ведь этого ждать еще больше года. Чем мне прикажете заниматься все это время, кроме того, чтобы грызть ногти от страха?

— Дэнни, — сказал импресарио по-отечески, — кто я тебе, по-твоему, — устроитель концертов или нянька? Ты поездишь с гастролями и завоюешь еще несколько Нью-Хейвенов.

Рекламная кампания, предшествовавшая концерту, возымела такой успех, что публика, заполнившая Карнеги-холл в день первого выступления Дэнни в Нью-Йорке, уже готова была обожать его, а вовсе не оценивать.

Во время продолжительной овации, которую устроил зал по окончании концерта, Бернстайн вытащил Дэнни на свой подиум и поднял его руку вверх, словно он боксер, победивший на ринге. Но Дэнни и в самом деле стал новым чемпионом мира. Он одержал победу там, где она ценнее всего.

Банкет проходил в роскошном пентхаусе, принадлежавшем одному из попечителей Филармонического оркестра. И несмотря на то, что Дэнни теперь и сам, бесспорно, был крупной звездой, он даже в самых смелых фантазиях (при всем своем самомнении) не представлял себе, что окажется в окружении светил такой величины.

Сюда пришли знаменитые актеры, у которых еще пару лет назад он бы сам робко стал просить автограф. Присутствовали другие всемирно известные музыканты, а также важные политические деятели. Фотомоделей было не меньше, чем официанток в форме, разносивших черную икру.

И что самое невероятное, все эти люди собрались здесь потому, что захотели познакомиться именно с ним.

И он совсем не удивился, когда его попросили что-нибудь сыграть. В центр гостиной выкатили «Стейнвей», подняли крышку рояля.

Дэнни еще раньше предвидел, что в этот поздний час, после концерта, который потребовал от него полной самоотдачи, ему уже не удастся сыграть что-либо из серьезных классических произведений на должном уровне. А потому он приготовил небольшую jeu d'esprit[47].

Прежде чем сесть к инструменту, он произнес краткую речь.

— Дамы и господа, — начал он, — я бы мог до бесконечности благодарить всех, кто помогал мне в моей жизни. Поэтому простите, если я назову только двоих. Во-первых, это мистер Харок, который верил в мою звезду и поддерживал меня все это время…

— Прошу прощения, мой дорогой мальчик, — пошутил импресарио, — это ты меня поддерживал все это время.

— И если Ленни не возражает, ему я бы выразил свою признательность, сидя за роялем.

Дэнни начал играть фортиссимо первые аккорды вступления фортепьянного концерта, который он исполнял сегодня вечером. А потом сразу же перешел к джазовому попурри на тему мелодий из «Вестсайдской истории» Леонарда Бернстайна.

Публика пришла в восторг и не отпускала Дэнни от инструмента.

— А что теперь играть? — спросил Дэнни простодушно. — У меня иссякли мелодии.

Бернстайн улыбнулся и предложил:

— Может, вы и с другими поступите точно так же, как только что обошлись со мной?

Дэнни кивнул, снова сел за инструмент и почти полчаса выдавал импровизации на музыку из «Моей прекрасной леди» в джазовой обработке, а также на темы известных песен Коула Портера, Роджерса и Харта и еще Ирвина Берлина. В конце концов он взмолился, чтобы его отпустили.

Чуть позже тем же вечером к нему подскочил какой-то проворный тип, похожий на чиновника, и, размахивая перед ним визитной карточкой, стал нашептывать ему на ухо, что неплохо бы записать на пластинку все те импровизации, которые он исполнил сегодня.

Как только этот человек отстал от него, к Дэнни приблизилась весьма элегантная брюнетка и заговорила приятным голосом:

— Мистер Росси, я получила огромное удовольствие от вашего выступления. Надеюсь, нам с Джеком удастся как-нибудь заманить вас к себе, чтобы вы пришли и поиграли в Белом доме.

Борясь с усталостью и будучи немного навеселе, Дэнни сначала просто вежливо кивнул и сказал:

— Это очень мило. Большое спасибо.

И только когда эта особа грациозно повернулась и удалилась прочь, до него вдруг дошло, что он разговаривал с супругой самого президента Соединенных Штатов Америки.

Из дневника Эндрю Элиота

10 марта 1959 года

После окончания университета я надеялся найти себя — в метафорическом смысле, а не буквально — в море.

И вот я здесь, рассекаю воды Атлантического океана на корабле Военно-морских сил Соединенных Штатов. Вообще-то зная о том, что почти все мои предки безупречно служили на флоте, я вначале решил не ходить туда, чтобы не спотыкаться на каждом шагу, идя по их стопам.

Но когда мне неожиданно пришло уведомление из армии о трехмесячной подготовке, я запаниковал и понял: мне совсем не хочется ближайшие два года своей жизни месить ботинками какое-нибудь болото. И потому записался во флот. Я подумал: что плохого может случиться на корабле? Там хотя бы не надо лазать по горам.

Однако я выяснил, что ошибался. Жизнь моряка может быть невыносимой. Кстати, мой бывший сосед по общаге, старина Ньюол, ныне расквартирован в Сан-Франциско — там новоиспеченный лейтенант ожидает отправки на какой-нибудь корабль с большим количеством парней на борту, которым он сможет орать свои приказы, пока они будут плавать по тропикам. Я же подумал, что пора по-настоящему вкусить того, что называется «жизнью без привилегий». Вот почему я нахожусь здесь как простой хороший парень, военнослужащий рядового состава.

В общем, после учебки меня определили на «Санта-Клэр», плавучую базу эсминца, в качестве рядового матроса. Наша задача — сопровождать военный корабль «Гамильтон», то есть быть ему чем-то вроде океанской няньки. С самого начала в мои обязанности вошли две вещи. Первое — содержать «Санта-Клэр» в полном порядке. Иными словами, без конца драить палубу. И второе — исполнять функции футбольного мяча для нашего боцмана, который почему-то невзлюбил меня с первого взгляда. Из-за чего — совершенно непонятно. Я ведь и словом не обмолвился, что окончил Гарвард или что вообще учился в университете. (Кто-то потом сказал, что он посчитал меня «вызывающе вежливым», — как хочешь, так и понимай.)

Однако этого парня буквально преследовало единственное желание — вывести меня из равновесия. И если я не находился при исполнении одного из многочисленных заданий, которые давались сверх нормы, или не нес дежурство, стоя на вахте, он обычно грубо врывался к нам в каюту и всякий раз отнимал у меня книгу, что бы я ни читал в тот момент, обзывая ее «фуфлом».

Как-то раз я подумал, что надо бы его как-нибудь проучить.

Однажды за ужином в кают-компании я вскользь упомянул, что хочу пораньше вернуться к себе и почитать, после чего поспешил в свою каюту и расположился там с… Библией. И конечно — кто бы сомневался? — через пару минут он влетел туда и, даже не посмотрев, что за книгу я читаю, вырвал ее у меня из рук со словами: «Матрос, кончай засерать себе мозги!»