Однокурсники - Эрик Сигал

Служба, которую провели в воскресенье в Мемориальной церкви по случаю окончания университета, прошла немного бестолково. По крайней мере, так мне рассказывал один из тех парней, кто ходил туда. Народу там было не очень много.

На танцы, организованные в понедельник и названные по непонятной причине «Выпускной размах», людей пришло значительно больше. Примерно половина выпуска собралась во дворе «Лоуэлл-хауса»: в белых смокингах, взятых напрокат, все танцевали чуть ли не до рассвета под расслабляющие звуки саксофона оркестра Ларри Элгарта.

Если это мероприятие и имело некую воспитательную цель — как, впрочем, все, что происходит в Гарварде, — то, наверное, она заключалась в том, чтобы показать, как мы будем вести себя в зрелом возрасте.

Оркестр все же сделал несколько реверансов в сторону современной музыки, сыграв парочку танцевальных «ча-ча-ча», вошедших в моду в последнее время, и несколько песен Элвиса. Но это все были тихие и спокойные мелодии, вроде «Love Me Tender».

Ах да, конечно, мы пригласили с собой девушек. Стыдно сказать, но я и Ньюол заключили соглашение с Джексоном — что-то вроде моих договоренностей по передаче лишней одежды Теду Ламбросу. Только нам достались его бывшие подружки.

Но разумеется, когда вы получаете девиц после Гилберта, они все еще в исключительно хорошей форме. Как сказал бы Джо Кизер, «почти неношеные». Одна проблема: у них по-прежнему сохраняются остатки привязанности к Джейсону. И в результате, пока он танцевал со сногсшибательной блондинкой (журналисткой, освещавшей теннисные матчи, которую он подцепил во время какого-то турнира), Люси, так называемая «моя девушка», и Мелисса, которой полагалось быть с Ньюолом, весь вечер простояли у танцпола, стараясь попасть в поле зрения Джейсона — в надежде станцевать с лидером выпуска хотя бы один танец.

Нужно ли говорить, что при всем нашем громадном природном обаянии нам с Диком так и не удалось сблизиться ни с одной из этих девиц? Но по крайней мере, мы провели время в обществе сексапильных красоток, что, как я подозреваю, и было основным для большинства парочек в этот вечер. Думаю, только Тед и Сара, ну, может, еще с десяток других пар были по-настоящему влюблены друг в друга.

Завтра вечером нас ждет еще одно праздничное событие, для которого Джейсон уже раздобыл мне спутницу, — круиз при лунном свете по Бостонской гавани. Ньюол собирается слинять, ибо по какой-то необъяснимой причине он боится, как бы его не укачало. Интересно, а что он будет делать на следующее утро, когда его призовут на службу в качестве морского офицера?

Но по мере того, как длится этот искусственный праздник с аттракционами, я все чаще и чаще задаю себе вопрос: почему никто особенно не радуется?

И я пришел к заключению, которое нахожу очень глубоким. Наш курс на самом деле не является единым курсом. Я хочу сказать, нас ничто не связывает — ни братские, ни какие-то другие отношения, которые должны были бы сплотить всех, будь мы дружны.

На самом деле время, которое мы сейчас проводим, можно считать неким перемирием. Прекращением огня между боями за славу и власть. И через какие-то два дня пальба опять возобновится.

*****

Несмотря на то что в начале последней недели перед днем выпуска то и дело лил дождь, в четверг 12 июня 1958 года — не иначе как благодаря гарвардским связям где-то на самом верху, в небесной канцелярии — выдалась теплая и солнечная погода, идеально подходящая для триста двадцать второй по счету торжественной церемонии вручения дипломов Гарвардского университета.

На всех участниках церемонии были соответствующие костюмы: взятые напрокат черные шапочки и мантии на выпускниках и ярко-розовые — на докторантах. А открывал все действие всадник, который выехал верхом на коне, в одеянии шерифа графства Мидлсекс восемнадцатого века.

Выпускники 1958 года, ведомые Джейсоном Гилбертом и еще двумя другими маршалами, чинно прошли через Гарвардский двор вокруг университетского Холла и заполнили широкое пространство между Мемориальной церковью и библиотекой Вайденера. Каждый год здесь на несколько часов вырастает лес из составленных рядами деревянных скамеек, и это место как по волшебству превращается в театр, которому, оказывается, уже триста лет.

По традиции, сложившейся за эти три столетия, торжественная церемония открывалась речью, произносимой на латыни — языке, который знали человек шестнадцать, а остальные делали вид, будто все понимают.

В этом году оратором, которого двумя неделями раньше избрала кафедра классической филологии, стал Теодор Ламброс из Кембриджа, штат Массачусетс. Его речь называлась «De optimo genere felicitatis» — «О наивысшей форме счастья».

В задачу человека, произносящего приветственную речь, как следует из этого определения, входило приветствовать всех официальных лиц и высоких гостей в строгом иерархическом порядке. Сначала ректора Пьюси, а потом уже губернатора штата Массачусетс, деканов факультетов, пасторов и так далее.

Но вся толпа обычно ждет традиционного приветствия, обращенного к девушкам Рэдклиффа (очередь до них, конечно, доходит в самом конце):

Nec vos omittamus, puellae pulcherrimaeRadcliffianae, quas socias studemus vivendi,ridendi, bibendi…

И вас не можем не отметить, девы прекрасныерэдклиффианки, кого в спутницы желаем страстночтоб жить, смеяться и питаться…

Двадцать тысяч пар рук зааплодировали. Но никто не хлопал сильнее, чем члены семьи Ламброс, которых переполняла гордость.

После всех приветствий оратор должен произнести краткое назидание. И Тед в своем послании подчеркнул, что для него наивысшей формой счастья было обнаружить существование истинной, бескорыстной дружбы между людьми.

Почти сразу после этого ректор Пьюси призвал весь выпуск 1958 года встать, а его представителей подняться на ступени Мемориальной церкви, чтобы вступить в «товарищество образованных людей».

Первый маршал Джейсон Гилберт подошел к подиуму и принял в руки символический диплом за всех выпускников.

Отец Гилберта, сидевший недалеко от сцены в секторе, выделенном для родственников тех, кто участвует в церемонии, услышал, как чей-то женский голос воскликнул: «Ну чем не герой какого-нибудь романа Скотта Фицджеральда!»

Мистер Гилберт обернулся предупредить жену, чтобы она не говорила так громко. Но, посмотрев на нее, он понял, что Бетси плачет, а комплимент его сыну вслух произнесла совсем другая женщина, сидевшая в этом же ряду. Тогда он улыбнулся и подумал: «Я самый гордый отец во всем этом чертовом месте».

Конечно, это было совсем не так. Здесь находилось более тысячи отцов, сыновья которых были выпускниками 1958 года, и каждый из них пребывал на вершине счастья, испытывая законное чувство гордости.

Четыре года назад в Гарвард поступило 1162 молодых человека из выпуска 1958 года. Сегодня 1031 из них получили дипломы. Чуть больше десяти процентов не выдержали и остались за бортом. Как в Древнем Риме, когда казнили каждого десятого.

Некоторые из тех, кого отчислили посреди этого пути, может быть, вернутся сюда потом и завершат учебу. Но были и такие, кто сдался и не смог закончить Гарвард — либо потеряв рассудок, либо лишив себя жизни. Но никто не вспоминал их сегодня, ибо это было время для поздравлений, а не для скорби и жалости.

Даже Гилберт не вспомнил о Дэвиде Дэвидсоне, своем соседе на первом курсе, который все еще находился в психиатрической больнице Массачусетса — не сломленный временной неудачей, он по-прежнему мечтал добиться славы в научном мире.

Спустя полчаса выпускной курс распался на небольшие группы, которые разошлись по своим колледжам, чтобы вместе отобедать.

Совместная трапеза Арта и Гизелы Росси в «Элиот-хаусе» стала одновременно и прощальной, поскольку наутро Дэнни должен был уезжать в Тэнглвуд — на этот раз уже в качестве солиста. А после фестиваля — в Европу, где ему предстояло начать гастрольное турне, организованное Хароком.

Мать не смогла удержаться, чтобы не спросить, где Мария и почему ее нет с ними. Ей ведь так понравилась эта девушка.

Арт Росси оказался более понятливым.

— Ну что ты, дорогая, — шепотом сказал он, — может, это всего лишь преходящее увлечение. Дэн хоть и молод, но слишком умен, чтобы попасться так рано в сети.

Дэнни сидел и таинственно улыбался, хотя душу его жгла обида: когда он пригласил девушку на эту встречу, просто ради «старой дружбы», Мария ему отказала.

Джордж Келлер смирился с тем, что ему придется жевать свои бутерброды в одиночестве на ступеньке крыльца, выходящего во внутренний двор. Оно и понятно: рядом с ним в этот день не было ни близких, ни родных. И тут к нему подошел Эндрю Элиот.