Бюро расследования судеб - Гоэль Ноан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рано-рано, на рассвете, Ирен воспользовалась правом на частное посещение. Стефан рассказал ей историю Хенио – его портрет был вывешен на стене музея. Этот малыш в коротких штанишках, с челкой набок и улыбкой послушного ребенка, родился здесь и погиб в девять лет в газовой камере Майданека. Каждый год местные дети пишут ему письма и шлют рисунки, и все это музей тщательно хранит. В ответ всем приходит сообщение: «Адресат выбыл с этого адреса».
Прощаясь с ней, Стефан говорит: чувства, которыми они поделились друг с другом, крепче, чем если бы они занимались любовью.
Подняв глаза к надписи на иврите, выгравированной на фасаде Еврейского исторического института, она звонит ему и опять благодарит за то, что он поддержал ее, когда она готова была рухнуть без сил.
– Где ты? – спрашивает Стефан.
– Уже внутри бывшего гетто. Морозец-то казацкий.
– Ты уже так далеко, – шепчет он.
В ожидании встречи она обходит часть музейного здания. Во время войны в этих стенах была большая еврейская библиотека Варшавы. Здесь была создана «Онег Шабат»[43]. «Радости Шаббата»: под таким кодовым названием скрывалась подпольная группировка, созданная историком Эмануэлем Рингельблюмом, занимавшаяся опасным делом – сбором тайных архивов гетто. Личные дневники, театральные программки, немецкие распоряжения, нарукавные повязки с желтой звездой, детские рисунки, народные анекдоты или страницы из подпольно издававшихся газет… Рингельблюм с друзьями собирал самые ничтожные следы, сознавая, что этот материал засвидетельствует все пережитое ими здесь. Все их чаяния, трезвость ума и стойкость. Им приходилось держать все в строгой тайне. Только трое знали, где находится коллекция. Если бы остальных членов группировки арестовали и пытали – они все равно не смогли бы ничего выдать.
Они надеялись выжить на войне, и хотели рассказать о ней по-своему. Если бы они не выжили – от них остались бы только пропагандистские фильмы, снятые их убийцами в гетто, – доказывающие, что евреи грязные и бесчувственные к чужим страданиям. Члены группировки «Онег Шабат» пожертвовали жизнями, чтобы сохранить сокровище – последние проблески этого мира и его угасание.
Стоя у стены, она вдумывается в последние слова Давида Грабера, девятнадцатилетнего парня: «То, что нам не удалось выкрикнуть миру в лицо, мы спрятали под землей».
Зарыть документы они решили летом 1942-го. После большой депортации гетто опустело. К этому времени почти всех участников группировки отправили в Треблинку. Оставшиеся уже не строили иллюзий о своей участи. Они понимали, что эти архивы были их завещанием.
Из трех людей, знавших местонахождение тайника, выжил по крайней мере один. Молитва была услышана. После войны уцелевший вернулся в Варшаву. В разрушенном городе легко воссоздали периметр гетто, выкорчеванного немцами до основания. Среди этой каменной пустыни высилась уцелевшая церковь Святого Августина. Благодаря ей выжившему из «Онег Шабат» и удалось отыскать укрытие. Воспользовавшись фотографиями с воздуха, сделанными до войны, он высчитал расстояние от церкви до подвала дома номер 68 по улице Новолипки. И начал раскопки.
Третью часть архивов так и не нашли, зато две остальных были спасены.
Ирен подолгу стоит у каждого выставочного стенда, разглядывая рисунки, отрывки из текстов. Ее внимание привлекают несколько слов Эмануэля Рингельблюма: «Не было ни единого значительного события в жизни евреев, не упомянутого в “Онег Шабат”. А жизнь каждого еврея в этой войне была миром, замкнутым в себе самом».
Окно кабинета выходит на улицу. Напротив – самая большая варшавская синагога. Прежнюю немцы взорвали во время восстания в гетто.
– Не каждый день к нам приезжает архивистка из Арользена, – улыбается хранительница.
Она говорит по-английски почти без акцента, а собранными в хвостик волосами и свитером-водолазкой напоминает студентку. На шее блестит маленький золотой крестик.
– Вы присылали нам запрос о выжившей польской еврейке.
Ирен кивает и вкратце излагает ей историю Эвы – с варшавского гетто и до работы в ИТС.
– Ваша подруга писала нам в пятидесятые годы. Она разыскивала сведения о своих родителях – Медресе и Эстер Вольман. В ее письме упоминалось также о двух ее братьях. В то время ей направили ответ, что никто из них не фигурировал в списке выживших жителей гетто.
И что – ее удовлетворили эти несколько строк? Вот уж едва ли – ибо ее собеседница категорически утверждает: Эва приезжала к ним сама после краха коммунистического режима, за несколько недель до того, как с ней познакомилась Ирен. Целый месяц она приходила изучать архивы «Онег Шабат» – изо дня в день. Курировавший ее тогда архивист упомянул в отчете, что Эва была потрясена некоторыми обнаруженными ею документами.
– Я сделаю вам их копии и переведу на английский. Они написаны на идиш, – говорит ей молодая женщина.
Хранительница вводит ее в кабинет со спартанской обстановкой. Деревянный стол, стул. Она включает лампу – падающие с неба хлопья снега пропускают слишком мало дневного света. От городского шума здесь остается только далекий отголосок.
– Первый документ – выдержка из свидетельства человека, участвовавшего в восстании гетто, – говорит она. – Он уцелел и после войны эмигрировал в Израиль. А во время мятежа участвовал в Еврейской боевой организации.
– Эва говорила, что и ее мать тоже.
– Точно, наш свидетель упоминает в числе бойцов некую Эстер. Мы полагаем, что речь именно о ней. Видимо, того же мнения придерживалась и ваша подруга.
Гетто восстало девятнадцатого апреля сорок третьего года, напоминает она. Праздник Песах. Командиру мятежников, Мордехаю Анелевичу, было всего двадцать четыре года. У них было несколько пистолетов и жалкая горстка взрывчатки, предоставленных Внутренней армией. А против них – солдаты, вооруженные до зубов, танки, артиллерия, огнеметы. На третий же день эсэсовцы начинают сравнивать еврейский квартал с землей. Они поджигают
