Проощание с детством - Агония Иванова

Соня присела на стул и уронила голову на руки. Ей хотелось спать, а еще хотелось выпить чего-нибудь горячительного, чем крепче, тем лучше.

На тесную кухню заглянул худой долговязый парень и сонно улыбнулся девушкам. Моль никак не отреагировала на его появление, сказала только тихо:

— А… Кирилл. Будешь гаш?

Ее дело было простое — затягивать все большее количество людей в свое болото, чтобы получить потенциальных клиентов и потребителей своей чудо-травы. Но вошедшего было ничем не удивить. Он достал из-под стола табуретку и оседлал ее, принимая протянутый ему косяк.

— Как тебя зовут, чудо? — обратился он к Соне. Девушка бы смутилась, но в голове ее был туман. Ей было абсолютно все равно, что с ней происходит и что будет происходить. Она представилась, выпустила в воздух облачко дыма.

Завтра контрольная по алгебре — всплыло в воспаленном мозгу. Когда она в последний раз открывала учебники? Когда она в последний раз звонила Даше и искренне с ней разговаривала?… Когда в последний раз отец заглядывал в квартиру, где они жили с матерью? Куча глупых, бессмысленных вопросов. Ветерок, пробиравшийся в форточку подхватил их вместе с дымом и унес прочь.

— Кирилл художник, — зачем-то сказала Моль.

Этот парень, выглядевший лет на двадцать пять- тридцать, щуплый, болезненный, не вызывал у Сони малейшей симпатии. Она сразу почувствовала, что от него можно ждать чего угодно. В его глазах жила точно такая же всепоглощающая пустота, как та, наполнявшая душу Моли. Соня ощущала ее почти физически, ее как будто обдавало холодом. Но это был не холод. Это была пустота с тихим, почти неощутимым привкусом гнили… Гниющая мертвая плоть. Кирилл тоже гнил. У него даже кожа была такого тусклого серовато-желтого цвета, то и гляди покроется трупными пятнами.

— У меня есть герыч, — многообещающе добавил Кирилл.

— Это что?! — смутилась Соня.

— Героин.

Они с молью обменялись очень глубокомысленными взглядами. Немного еще посидели, и отправились к Кириллу. Жил он недалеко, в еще более грязном и неуютном районе. Дома здесь стояли старые, начала двадцатого века и вид у них был такой, будто они пережили бомбежку. Штукатурка местами обвалилась, ступеньки у подъездов были изъедены глубокими дырами, с торчащими там, словно человеческие ребра, фигурами железных каркасов. Запах в подъезде был специфический. В квартире — еще более специфический.

Все было увешано странными, очень яркими картинами, изображавшими какие-то космические пейзажи, каких-то странных людей с зеленой кожей и черными провалами, вместо глаз. Эти картины без смущения говорили, кричали, взывали о том, что человек, написавший их, принимает наркотики.

Кирилл отвел их в большую просторную комнату, заваленную разным мусором и мебелью, книгами и полотнами, одеждой и пустыми тарелками, вещами совершенно противоречивыми.

Соня остановилась у стола, измазанного в краске, возле свежего полотна, на котором была нарисована девушка с очень ярким, желтым лицом, красными руками и белым платьем. С ее красных пальцев на чистую ткань капали темные капли, оставлявшие на ней следы. Соне хотелось смахнуть их, хотелось, чтобы белый оставался таким же чистым, но отчего-то, она боялась прикоснуться к толстому слою масляной краски.

— Поглядите, что я нашел! — радостно заговорил Кирилл и потряс полупустой бутылкой трехзвездочного коньяка. Моль эта новость не вдохновила, Соня только вымученно улыбнулась.

— Ты обещал герыч, — напомнила Моль. Кирилл скривился, явно ему не хотелось делиться своим «вдохновением».

Соне вдруг стало страшно, ей почудилось, что сейчас произойдет что-то неизбежно непоправимое. Нужно поскорее уйти из этой заваленной мусором грязной квартиры, от этих страшных картин, которые мог нарисовать только сумасшедший, от этого чудовищного мирка отвращения и боли. Она же никогда не найдет отсюда выхода! Она же никогда не спасется, не отмоется! Еще шаг, и бездна проглотит ее. Еще шаг — и колючие ветви лабиринта из кустарника сомкнуться над ее головой.

Соня обернулась. На стене висела картина, изображавшая лабиринт и кричащего в нем человека. Его насыщенно-синий рот изогнулся в страшной, нечеловеческой гримасе, все черты натянулись и напряглись от такого невыносимого напряжения. Он тоже потерялся! Он тоже никогда не найдет выход! Да это же она! Она — этот человек с синим ртом!

— Герыч, так герыч, — забубнил Кирилл, поставил бутылку рядом со своим новым шедевром на стол, и скрылся в темном проеме коридора. Соня потерянно посмотрела на Моль, развалившуюся в старом ободранном кресле, и случайно встретилась с ней взглядом.

Пустота поглотила ее, обняла, утопила в себе.

Пустота говорила: Скоро ты тоже станешь такой.

«Нет!» — закричала девушка внутри себя, начала биться, метаться, внешне оставаясь совершенно спокойной. Соня улыбнулась, отхлебнула коньяка и облизнула губы. Напиток обжигал, согревал, топил в себе страх.

— В первый раз? — поинтересовалась Моль.

— Нет, что ты, — соврала Соня.

У Даши мерзли пальцы и поэтому Юра отдал ей свои перчатки. Они были большие, растасканные, но такие теплые и уютные, что Даше захотелось не снимать их больше никогда. А главное его! И как он хорошо, геройски поступил, как он только заметил, почувствовал, что ей холодно, если она не сказала ни слова? Даша захлебывалась в своем восхищении.

Так они дошли до его квартиры, где девушке все-таки пришлось проститься со своим счастливым талисманом. Юра помог ей снять дубленку и она в сотый раз подивилась про себя откуда он такой взялся — хороший, замечательный, галантный, понимающий. Ведь она никогда не встречала таких людей, и, к своему величайшему огорчению, чувствовала, что уже и не встретит. Где его только нашла Настя?

— Будешь что-нибудь? — спросил Юра, пока она снимала свои зимние сапожки, раздумывая о том, что хотела бы быть единственным ребенком в семье.

Это всегда было целое испытание из-за количества замочков и веревочек, которые их украшали. Сейчас пальцы девушку слушались особенно плохо и у нее никак не выходило высвободить свои ноги из этого плена.

Даша подняла взгляд и улыбнулась ему:

— Горячий шоколад.

Она знала, что он тоже его любит, что варит по-особенному. Так, как его научили делать это в Чехословакии. Это был волшебный напиток, колдовское зелье, всегда дурманившее и без того не очень ясную в присутствии Юры голову Даши.

Даша некоторое время посидела на полу в прихожей, прислонившись спиной к стене. Она внимала приятной тишине, царившей здесь, улавливала полутона всевозможных звуков, нарушавших ее. У нее создавалось впечатление, что можно услышать, как горит синее газовое пламя на плите под «туркой» с шоколадом.

В тягучем теплом воздухе разлилось волшебство с привкусом вечного детства, теплый свет, пронизывавший ее насквозь. Она стала случайной гостьей какого-то другого мира, совсем не похожего на тот, в котором она выросла, который окружал ее всю недолгую смешную жизнь.

Ее учили жить по правилам, которые были механизмами, шестеренками устройства ее вселенной, неслышно двигавшимися в космической тишине. Нарушить правила — значило сломать ход времени, ход событий, бросить вызов. Но Юра и такие как он не нарушали правил — они просто не создавали их для себя. Он был из среды тех людей, к которым Дашу всегда учили относиться с уважением, но опаской — людей отчаянных, творческих, погруженных в искусство или науку, балансировавших на грани двух миров. К этой среде относились нищие поэты, спивавшиеся художники и писатели, павшие до бульварных романов, так и не нашедшие издателей для воистину великих книг. Эти люди прекрасны, но опасны. У них в голове — космос. А что там в этом космосе, в этих глубинах водиться лучше не знать и не интересоваться. Тем более ей. Серому мышонку. Она окончит школу, какой-нибудь университет и выскочит замуж за такого же среднестатистического человека, потеряется в бесцветной серой массе… Или будет сидеть на этой тесной кухне, где царит страшный бардак и влюбленно смотреть, как Юра разливает по чашкам, расписанным его подругой-художницей, горячий шоколад.

Некогда Юра был аспирантом университета, в котором училась Настя, пока не бросил учебу на предпоследнем году обучения. Если бы он сделал это раньше, они бы никогда не познакомились. Все было бы проще. Даша никогда бы не оказалась в этой квартире, никогда бы не приоткрыла волшебный занавес совсем иного мира. Сладкого, манящего, околдовывающего… Как и теплые глаза человека, с которым они молча пили горячий шоколад, разговаривая на другом, бессловесном языке. Страшно представить, что всего этого могло бы и не быть! Они бы просто никогда не узнали друг друга…

«Пусть это мгновение не кончается» — думала Даша. Ей не нужно было ничего больше. Ей было светло и радостно, как за несколько мгновений до нового года, когда даже самый закоренелый и отчаянный циник всем своим естеством ждет чуда. Как будто сейчас и в правду произойдет что-то доброе, сказочное, волшебное…