Проощание с детством - Агония Иванова

У школьного крыльца его нагнал Коля, вид у него был какой-то потерянный.

— Смотрите-ка, кто к нам пожаловал, — не очень-то радостно хмыкнул парень. Кеша поморщился, потому что его всегда раздражал этот человек, хотя они и общались достаточно хорошо.

— Я пропустил что-то интересное? — спросил Кеша, поправляя очки, как обычно сваливавшиеся с носа из-за разболтанности душек. Перед тем, как дернуть тяжелую железную дверь, он опасливо обернулся на Ларису, которая о чем-то весело болтала с Орловой, направляясь к школе.

— Ни-че-го, — по слогам произнес Коля и нахмурился.

Кеша уже было начал забывать запах сырости, витавший в школе, родной, знакомый… Из детства… На мгновение ему вспомнилось, как когда-то очень давно его сюда в первый раз привела мама за руку. Он был маленьким мальчиком, и они перебрались сюда из другого района, ему предстояло привыкнуть к новой школе, новому классу, новой жизни, новому, после смерти отца, миру. Они остались вдвоем — такие одинокие, разбитые, слабые и только тетя поддерживала их, помогала, потому и обменяла квартиру поближе к себе. Те годы как-то незаметно стерлись из памяти Кеши, он никогда не возвращался к ним, не пытался оживить в памяти и теперь вдруг внезапно они нахлынули, поглотили. Ему снова было семь лет и он впервые шел по этому темному коридору, поднимался по этим лестницам…

— Так как ты думаешь… Правильно ли я поступила, правильно? — Ларисе до дрожи хотелось услышать ответ, но Даша отчего-то молчала. Они сидели на лавочке, напротив школьного крыльца и в ее пальцах дымилась сигарета из Кешиной пачки, которую она забрала у него. Ей хотелось согреться и успокоиться, нужно было как-то остудить разгоряченную душу.

Почему ей так плохо? Этот вопрос Даше задать было, к сожалению, нельзя.

Даша пожевала свои губы, отчего они сначала побелели, а потом стали кровожадно-алыми, словно она пригубила чьей-то крови.

— Зря ты куришь, — изрекла она с отсутствующим видом.

— Я многое делаю зря, — грустно заметила Лариса и почувствовала новую волну нахлынувшей тоски и тупого бесполезного отчаяния. Пепел сыпался ей на пальто, оставляя на черной ткани белесые, как талый снег, следы. Руки все равно отчаянно мерзли, а идти в школу ей не хотелось. Там Кеша. Ее Кеша. Любимый, замечательный Кеша. Только отчего-то видеть его было тошно, думать о нем — еще хуже.

— Даш… ну скажи, — взмолилась Лариса.

— Ты давно его любила, — издалека начала Даша, хмурясь от дыма, летевшего ей в лицо, — теперь ты должна быть счастлива.

— Но я причинила боль людям, которые любят меня, — возразила Лариса и голос ее дрогнул.

— Иногда это необходимо, — железным тоном выдала Даша. Лариса подивилась жесткости, которая вдруг открылась в этой обычно мягкой и безвольной девушке. Все в ней сейчас напряглось, черты стали острыми, резкими, глаза — холодными и отчужденными. Эту ли Дашу Орлову она знала с первого класса? Или просто никогда не замечала в ней эти черты, теперь выбравшиеся на свободу из-под гнета других, раньше главенствовавших. Все они, некогда дети, некогда смеявшиеся над жизнью, над своей болью девчонки вдруг стали иными людьми. Зачастую эти люди были куда хуже своих предшественников. По крайней мере она, Лариса, раньше никогда бы не позволила себе поступить так, как поступила и уж тем более считать себя правой.

— Ты плохо сделала, что сказала ему, что любишь, — после некоторой паузы продолжала ее подруга, спокойным и уверенным голосом.

— А у меня был выход?

— Был.

— Ты сама предупреждала меня, что такие как он, используют таких как я! — воскликнула Лариса и из глаз брызнули слезы. Она скомкала потухшую сигарету. Даша тяжело вздохнула и обняла ее, потрепала по волосам.

— Иногда выходит так, что, такие как ты, используют таких, как он.

Лариса молчала и уже не плакала. Ей стало спокойнее в объятиях Даши, но теперь она думала о том, что это что-то не то, должно быть как-то иначе. Ей невольно вспоминались объятия Валентина, его тепло, забота и нежность. Ей вспомнилось, как он успокаивал ее в день инсульта Анастасии Вячеславовны, и стало совсем невыносимо.

Она всегда упрямо видела в нем своего отца. Того скота, который посмел позабавиться с ее матерью и вернуться домой, к любимой жене и любимым детям, о которых он рассказал только на вокзале, прощаясь с ней. Бабушка часто вспоминала, как мать порезала вены, вернувшись домой, как ей пришлось звать мужа соседки, чтобы он сломал дверь ванной, где заперлась дочь. Какой ужас и какая боль обрушились на их головы! Матери было семнадцать лет. Она была такой же хрупкой девочкой с распахнутой душой.

Поступок Ларисы был актом мщения. Сейчас она отдавала себе в этом отчет. Раньше она не могла понять, что движет ей, какие доселе неизвестные порывы. Все стало ясно. И просто.

Только Валентин вовсе не ее папаша, который за все это время не разу не поинтересовался о судьбе ребенка, оставленного в маленьком провинциальном городе. Лариса помнила, как мать звонила ему, когда она была маленькой, как плакала и кричала в трубку проклятия, унизительные просьбы и глупые бессмысленные признания в любви, ведь она до последнего любила его. Ненавидела, не могла простить, но продолжала любить.

Но Валентин же не такой! Она никогда не видела от него зла, никогда он не требовал отдачи за все, что сделал для нее за те несколько месяцев, которые они провели вместе. А она убеждала себя, убеждала, что он такая же сволочь! Просто потому что не верила, что может быть по другому.

— Даш… — Лариса отстранилась и спрыгнула с лавки, — я должна уйти.

— Куда!? — изумилась подруга. Времени было уже много, они безнадежно опаздывали на урок. Глаза Даши расширились и стали совсем круглыми, отчего казались какими-то кошачьими.

— Домой… к бабушке, — обронила Лариса, поцеловала Дашу в щеку и побежала в сторону школьных ворот. Она боялась, что Орлова спросит что-то еще, что придется рассказать ей больше, чем Ларисе хотелось бы.

Она чуть не попала под машину, так торопилась. Ступеньки путались у нее под ногами, ждать лифт она не стала, потому что была уверена в том, что двигается он слишком медленно и спускаться будет целую вечность.

Анастасия Вячеславовна была немного удивлена, увидев ее на пороге. Лицо ее еще больше осунулось, а под глазами пролегли хмурые тени синяков, оставленные бессонной ночью.

— Бабушка… бабушка… прости меня… — горячо выпалила Лариса и бросилась женщине на шею, ожидая удара или обиды, но ничего такого не последовало. Анастасия Вячеславовна погладила ее по напряженной спине и повела на кухню.

— Выпей чаю, Лара, — сказала она, зажигая газ. Лариса присела на стульчик и спрятала лицо в ладонях, по щекам ее одна за другой скользили слезы, которые она никак не могла унять.

Анастасия Вячеславовна поставила перед ней чашку с ароматным горячим напитком и села напротив.

— Я ужасно поступила! — воскликнула Лариса, обнимая чашку замерзшими пальцами.

— Ну… — бабушка тяжело вздохнула, во взгляде ее читалось неодобрение и даже злость, которые она не хотела показывать.

— Я хочу исправить свою ошибку… — хрипло начала девушка, сделала один глоток и обожгла пересохшее горло. Некоторое время она взволнованно ловила воздух ртом, чтобы остудить свою боль.

— Каким же образом?

— Прости меня бабушка, прости… — вдруг снова нахлынуло на Ларису, когда она почувствовала, каким холодным и ироничным был этот ответ. Она была уверена в том, что теперь они больше не будут с Анастасией Вячеславовной такими друзьями, как раньше, теперь между ними навсегда поселятся недоверие и недосказанность.

— Ты не у меня должна просить прощения, — заметила старая женщина. Лариса взвыла.

— Я попрошу… попрошу, бабушка… я не должна была так! Я не имела права… Я ведь считала, что он такой, как отец… но я попрошу… правда…

— Нет, — оборвала ее Анастасия Вячеславовна, и Лариса даже плакать от изумления перестала. Она последний раз всхлипнула и уставилась на бабушку, замечая каждое изменение в ее лице, а с ним что-то происходило. Губы женщины мучительно сжались, побелели, складки над ними дрогнули, натянулись, глаза потемнели, померкли и подернулись мутной пеленой.

— Лариса, — очень тихо заговорила она, медленно, вкрадчиво, — поздно. Поздно ты решила просить прощения…

— Что это значит!? — крикнула девушка отчаянно.

— Авария. В тот день. На Кирова, — равнодушно, как радио-диктор говорила Анастасия Вячеславовна. Она как будто сообщала последний выпуск новостей. Но при этом вся она напряглась, сморщилась, скорчилась и было видно, каких трудов стоит ей это внешнее спокойствие.

— Он… мертв? — пролепетала Лариса.

Анастасия Вячеславовна молчала и только сжимала ставшие совсем белыми губы.