Проощание с детством - Агония Иванова

— Как ты смеешь так разговаривать со мной!?! — голос снова стал стальным и наполнился жестокостью. Второе лекарство, которое принимал Сергей — кровожадная, отчаянная ярость, направленная на Сашу, как на виновника всех его бед.

Убежать не удастся. Удары — это ерунда. Куда страшнее эти пустые глаза.

— Выродок.

Раз.

— Все случилось из-за тебя, — он слышал эти слова много-много раз и уже и сам начинал в это верить. Из-за него, так из-за него. Нужно же было найти виноватого.

Два.

— Лучше бы тебя не было!

Три.

«Лучше бы меня не было» — спокойно повторил про себя Саша, рукавом вытирая кровь, хлынувшую из носа. Все это повторялось столько раз, что не могло выбить его из равновесия.

Он перестал считать. В глубине души он умолял отца бить сильнее, отчаяннее, а еще лучше облегчить себе задачу и вооружиться ножом. Тогда все закончится. Наконец-то закончится.

— Мразь, — бросил отец уходя. Квартиру снова поглотила вязкая невыносимая тишина. Вне себя Саша бежал от нее на лестничную клетку, без куртки, не боясь холода. Сколько раз он уже убегал так, убегал, чтобы вернуться назад?

Он забился в угол и уронил голову на руки.

Любовь — это клетка. Пожизненный приговор, запирающий тебя в клетке со львами. Хочешь — не хочешь, все вынесешь. И он выносил. Просто потому, что где-то внутри этих призрачных силуэтов, полуживых-полуэфемерных в самой глубине с крытой от глаз, по-прежнему жили те, кто был его миром, его семьей. Иногда он узнавал их, случайно замечал привет, проскользнувшую теплоту в равнодушном голосе или короткий осмысленный нежный взгляд… Он должен быть здесь, чтобы разбить стекло, чтобы освободить их, чтобы вытащить из этого ада!

Этим мыслям шел четвертый год. Они уходили и снова возвращались и глупо, безрассудно, нелепо, Саша верил, что все еще изменится, что все будет иначе… Ведь в начале все было нормально, пока их гадкий секрет не начал поедать их изнутри.

— Саша… — ему почудился голос матери, он испугался, поднял голову и увидел рядом с собой Риту, она сидела на корточках и выглядела очень взволнованной.

— Что случилось? — заботливо спросила королева.

— Ничего, отстань, — буркнул Саша по привычке, но прикусил язык. Большие темно-вишневые глаза девушки были такими печальными, словно она пережила не меньше его и тоже сейчас была там — в квартире, потонувшей в серебристом тумане безнадежной горечи.

Саша вдруг почувствовал светлую, зарождающуюся внутри нежность и ему захотелось обнять ее. Конечно же, он этого не сделал.

— Пожалуйста… — взмолилась Рита, цепляясь за его руку. Пальцы у нее были холодные после улицы, а кожа приятная, подобно лепесткам цветов или листьям тропических растений.

— Отец, да?

Саша хотел как-то отшутиться, но после того разговора на крыше в этом уже не было смысла.

— Знаешь… — он позволил себе поправить прядку ее волос, выбившуюся из общей массы, заправить обратно за ухо, — все в начале было хорошо. Первые пять лет мы старательно делали вид, что ничего не произошло. А потом отец стал выпивать, сначала понемногу, но это его пристрастие становилось все сильнее. Глядя на его падение, мать села на антидепрессанты…

Рита слушала его молча, внимательно, даже не моргая и была первым человеком, которому он решился это сказать. Может быть он пожалеет об этом потом. Может быть он пожалеет об этом уже очень скоро. Сказанного нельзя возвратить назад.

— Не вини себя…

— Они хотели спасти меня и погибли сами… — слова повисли в воздухе. Рита медленно покачала головой.

В эту минуту он жалел о том, что он не сирота. Если бы люди, о которых он говорил сейчас, были мертвы и смотрели на него с небес, а не болтались, застрявшие между нескольких миров, все было бы куда проще. Но они были живы. Вроде бы живы. Рита как будто уловила о чем он думает.

— Так продолжаться не может! — с жаром прошептала она, приблизилась к нему и ухватила его за руки. — Саша, так больше не может быть! Ты тоже пропадешь… и все это будет бессмысленно, тщетно…

— Что ты предлагаешь мне? — нахмурился он.

— Пойдем, — Рита встала и ему тоже пришлось, потому что она упорно не желала выпускать его ладони из своих холодных пальцев, — пойдем со мной… ты не сможешь помочь им. Ты погубишь себя… Пожалуйста…

— Да о чем ты говоришь!? — Саша ощутил волну негодования, которую ему безумно хотелось выплеснуть. Но перед ним стояла совсем другая Польских, сбросившая маску своей надменности, отказавшаяся от своей игры. Она не сделала ему ничего плохого и втыкать иголки в ее душу было непозволительно.

Рита вытащила из кармана своего пальто ключи и подняла на уровень его лица.

— Это ключи от квартиры моего бывшего, — смущенно проговорила она, — он уехал по делам в Москву и просил меня кормить его кошку. Пока он не вернется, мы можем быть там…

— Ты сбрендила!? — не сдержался Саша, — с чего ты взяла, что я соглашусь жить с тобой в квартире твоего бывшего!? — в последних своих словах он сам заметил плохо скрытую ревность и засмущался этого. Конечно, у Риты было много мужчин и думать о них было актом мазохизма.

Он не может бросить родителей. Он ничем не может помочь, но бросить… Побег — это трусость.

— С того, — понизив голос, продолжала девушка, — что, если ты откажешься, я покончу с собой…

Саше захотелось ее ударить, и он сделал бы это, не будь ему так мучительно жаль эту безмозглую девчонку.

— Ты дура.

— Я просто хочу спасти тебя. Вытащить из этого ада, — грустно поделилась Маргарита и выглядела она полной решимости сделать это любой ценой. В ней снова было что-то от прежней королевы интриг, правительницы их никчемных судеб.

— Это не мешает тебе быть дурой, — вздохнул Саша. У него не было никакого другого выхода. Так он оправдывал себя, лишь бы только не признаваться, что его прельщает перспектива сбежать из дома с этой девушкой.

Глава одиннадцатая

Олино возвращение домой не было таким ужасным, как она того ждала — матери попросту не оказалось дома. Девушка тихонько проскользнула в пустую квартиру, закрыла дверь и прижалась к ней спиной, вслушиваясь в гулкую сонную тишину.

Ей хотелось убежать. Вернуться к Марине, чтобы все время рядом была подруга и ее шумный надоедливый брат Стасик, все время задававший глупые вопросы, как любой пятилетка, только начинавший открывать для себя окружающий мир. Здесь же было слишком тихо, слишком мертво, неуютно и мрачно. Никто никогда не пытался наполнить эту квартиру теплом. Никто даже убраться здесь не пытался и с момента смерти бабушки, они только и делали, что зарастали вековой грязью.

Оле отчего-то стало страшно — по ее телу пробежался неприятный холодок, и чтобы сбросить с себя этот морок, она стала стаскивать свои сапоги, раздеваться, медленно и аккуратно.

Ей казалось, что сейчас она зайдет в комнату, а на кровати в углу, как и когда-то, будет сидеть маленькая сгорбленная старушка в черных одеждах с добрым нежным лицом, тихо бубня слова молитв. Эта картина была настолько реальной, что девушка никак не могла преодолеть опустившийся на нее ужас.

Она присела прямо на пол в прихожей и спрятала лицо в ладонях.

Последние несколько лет жизни бабушки были очень тяжелыми из-за ее болезни. Оле пришлось познакомиться с тем, что такое пролежни, подгузники для больных людей, судна и научиться не обращать внимания на страх и отвращение. Мать все время была на работе и одиннадцатилетняя девочка сама осваивала все навыки, необходимые для сиделки при настолько больном человеке, при этом еще и старом, взбалмошном, терявшем рассудок. Сколько раз бабушка переставала узнавать ее, шептала проклятья, плевалась злыми и обидными словами, путая Олю с медсестрой. Может быть, это она прокляла ее?

Ночами она орала от невыносимой боли, но скорую вызывать было бессмысленно — они ничего не сделают, кроме укола обезболивающего, а это Оля умела делать и сама.

Сейчас она не знала — о чем лучше думать: о том ужасном времени, когда в этой квартире воняло скорой смертью, старостью и гниющей плотью или о том, до чего она докатилась сама, сгноив свою душу? Перебирать в памяти отвратительные и страшные картины полного падения или бояться призрака измученной недугом старой женщины?

Крики бабушки до сих пор иногда ночами чудились ей, даже в чужих квартирах, даже в чужих объятиях. Она слепо вглядывалась в темноту, готовая бежать на кухню за аптечкой, шприцами и ампулами, пока не понимала, где находится на самом деле.

Оля наконец-то пересилила себя и зашла в комнату, плюхнулась на ту самую кровать, где бабушка умерла и зарылась головой в пыльные подушки, а потом запустила руку под матрас и вытащила оттуда то, что туда некогда положила бабушка. Существование этого предмета не особенно волновало их с матерью, хотя девушка продолжала помнить, как бабушка доставала его, клала перед собой и снова начинала молиться. Надежды уже не было.