Человек рождается дважды. Книга 2 - Виктор Вяткин

— Бывало и трудней.

— Это верно, но тогда были другие годы и другой дух.

— Дух — это вера в себя и людей.

— Вы не дорожите жизнью, комдив.

— Наоборот, сейчас она мне нужна, как никогда. Я хочу добиться правды.

— По вашему поведению этого не скажешь.

— Стремиться жить — не значит ложиться. Я солдат и предпочитаю и жить и умереть стоя. — Русинов помолчал и добавил — Если подчинить себя всего одной задаче, можно выдержать многое…

— Люди устали, — сказал как бы между прочим Кротов.

Старик оглядел приунывшую колонну, сжавшуюся в комочек фигуру Сергея и согласно кивнул головой.

— Надо как-то встряхнуть, вселить бодрость. Что думает комдив? — снова спросил Кротов.

Старик вытер губы, ободрал с усов лёд и громко запел:

— Смело, товарищи, в ногу…

Голос у него был густой, чистый, гибкий, хотя и не очень сильный. Кротов загремел грудным низким басом. Слова песни подхватили Белоглазов и другие.

— Долго в цепях нас держали… — звучали слова песни. Старик старался выговаривать их с возможной четкостью.

Анатолий сдвинул с глаз шапку и почувствовал, что шагать стало легче.

Вдруг старший конвоир закричал:

— Прекратыт! Тихо! Стрелат буду! — И тут же выпалил вверх.

Колонна сбилась, дрогнула и остановилась.

— Революсионна песня петь не положен. Агитасия? Кто нарушил, выходы! — продолжал кричать конвоир.

Сергей, как видно, ничего не слышал и не понял. Проскочив вперёд, он остановился и продолжал у себя под воротником выводить чистеньким голоском слова песни.

— Прекраты! Застрелу! — взъярился конвоир и прицелился в мальчишку.

Убьёт? — резанула старика мысль. Он вскочил на обочину кювета, сбросил шапку и во весь голос закричал:

— Куда целишься, дурак! Я запел, я!

Это уже было грубое нарушение инструкции. Тагиров, не задумываясь, выстрелил бы в старика, но тут Кротов неожиданно рванулся из толпы, гикнул и бросился бежать в противоположную сторону.

Конвоир опешил. Ведь это самый настоящий побег. Быстро повернувшись, он вскинул оружие, но Кротов прыгнул в снег и упал. К лежачему оружие применять запрещалось. Второй конвоир подбежал к Кротову и доставил Его в колонну. Тагиров недоуменно моргал, соображая, как поступить теперь. Колонна стояла правильным прямоугольником.

— Вперед, арш! — приказал Тагиров и сердито зашагал, не глядя на людей.

Шли молча, понуро. Все понимали, какая миновала беда. Сергей тихо всхлипывал. Старик был хмур, Кротов тихо говорил:

— Меня Ещё на пересылке предупредили. Если будет невмоготу, ступай в сторону: Тагиров бьёт без промаха. Он уже заработал не одну благодарность.

Ночевали в бараках дорожников на полу. Предусмотрительный Кротов Ещё на пароходе выменял на личные вещи два солдатских котелка. Теперь они пригодились.

На третьи сутки пути их обогнали машины. Людей везли расчищать заносы дальше по дороге.

Пурга утихла и ударил мороз. Люди надели на себя все, что имели. Двигались тяжело. Скрипучий стук подошв далеко отдавался по распадкам…

— Сергей? Ты что это, брат? А?

— Нет, нет, дядя Кротов. Вы не думайте, я не плачу. Это насморк.

— Ну, Ежели нос, тогда другое дело… — Кротов поднялся и потрепал Его по плечу. — Мы, брат, с тобой мужчины. А насморк и всё прочее — бабье это дело, — проговорил он, подвинулся на край нар и начал снимать носки.

Анатолий расправил плечи и лёг на спину. Хотелось напиться, но не было сил открыть глаза. В голове всё кружилось. Словно издалека донёсся голос Сергея.

— Дядя Кротов, а что у вас с ногой?

— Это, брат, Колчак метки оставил.

— Нет, я говорю о пальцах. У вас же нет пальцев, как же вы ходите?

— Тут, брат, уже другое. В шестнадцатом вот таким как ты закатал меня Николашка в Вилюйск. Это в Якутии…

Голос затух и совсем оборвался.

Когда Анатолий по-настоящему проснулся, пахло горелой резиной и тлеющей ватой. Он открыл глаза. Барак был низкий, рубленый с одним окном. Было жарко. Печь весело гудела, и огонь выбивался в дверку, освещая лица спящих. Заросшие, обожжённые ветром и морозом лица были такими же заскорузлыми, как и брёвна стен. За все дни дороги они впервые так крепко спали. Попался сердобольный прораб-дорожник. Он перевёл своих рабочих на ночь в конторку, организовал горячий ужин и поставил своего истопника.

Анатолий встал, отодвинул бурки от раскалившейся трубы, выпил кружку воды и вышел из барака.

Туман густел. Напротив в окне барака теплилась моргалка, и жёлтый свет Едва проникал сквозь обледеневшее стекло. Анатолий увидел прораба. Он шёл с военным в белом полушубке. Донёсся их тихий разговор.

— Ты неосмотрителен, Саша, — говорил военный низким голосом. — Ограниченная норма питания в лагере не случайна. Заключённые должны думать только о горбушке и ни о чём другом. Постороннее вмешательство в вопросы режима — штука скользкая.

— Я инженер, а не начальник режима, а люди ослабли от голода.

Хлопнула дверь в домике, и голоса затихли. Анатолий вернулся в барак и снова лёг. Всё же чертовски тепло. Так и хотелось остаться навсегда в домике у дорожников.

Разбудил Его утром Кротов. Он стоял у нар и, посмеиваясь, потирал руки.

— Нам, кажется, повезло. Машины доставили этапы до последних заносов. Теперь они возвращаются и повезут нас до места. — Покосившись на бледное лицо Сергея, он беспокойно добавил: — Кузова открытые, а морозище — зверь. Холодно будет под одним брезентом. Доберёмся ли живыми?

Белоглазов обрадовался:

— Пусть. Лишь бы отмучиться одним разом.

Брезент то надувался как парус, то начинал биться, и тогда Белоглазов пригибал голову и втягивался в бушлат. По существу, только этими движениями и можно было согреваться. Он сидел у борта, как и все, кто помоложе и здоровей. В середину усадили слабых и стариков. Застывшая резина стучала по набитому гребню дороги, и кузов трясло.

Вершин сопок не видно, деревья серыми тенями растворялись в тумане и, пробегая мимо машины, сразу терялись в завесе выхлопа и снега.

Но вот сквозь белый мрак блеснуло пятно костра. От него отделилась нагольная шуба с винтовкой и преградила путь машине.

— Чего стряслось? — выглянул из дверки кабины водитель.

Молодой охранник подбежал к дверке.

— Подкинь, парень, до дорожной старичка. Шёл, шёл и свалился. Пропадёт мужик, сделай милость, возьми. Боюсь, поморожу с ним и остальных.

Глаза у парня хорошие и испуганные.

— Пожалуйста. Вот только конвоир… — кивнул водитель на Тагирова, сидевшего рядом.

— Исруксия знаишь? — ответил тот неопределённо и, поёживаясь, выскочил из кабины.

Глушитель коптил Едким выхлопом. В кузове закашляли, зашевелились. Белоглазов отбросил угол брезента. Охранник подошёл к Тагирову, вынул пачку «Казбека».

— Кури, братишка, — проговорил он заискивающе и покосился на костёр. — Возьми мужичка-то. Ты понимаешь, какой-то профессор, а так добрый старикан, чудак только. Всё шёл да шутил, а потом как-то сразу — и на тебе. Высадишь у барака. Куда он денется?

Тагиров продолжал приплясывать и как будто не слышал.

— Так я Его подтащу. Посади в серёдку, глядишь — и отойдёт. В кабине оно всё теплей.

— Исруксия. Под трибунал хочешь, дурной башка?. Да и меня?..

Кротов поднялся и выглянул через борт.

— Гражданин начальник, давайте Его сюда, мы потеснимся, да и зачем вам, действительно, стеснять себя, — проговорил он почтительно. Тот обозлился и схватился за винтовку.

— Куда? На место!

Кротов покачал головой и сел. Водитель выжидательно выглядывал из кабины.

Из бушлата у костра показалась голова, на бородатом лице сверкнули стёкла очков.

— Не мучай людей, служивый. Веди, а я уж тут у огня посижу. Может, кто подберёт или вернёшься за мной. Да и кому я нужен теперь. А может, всё же лучше…

— Молчи, старый, опять за своё. Да разве можно? — крикнул с сердцем охранник и снова повернулся к Тагирову. — Ты понимаешь, тут говорят, Ещё вёрст пять. Я бы Его на себе, да где там, не выдержит.

— Зачем дурака ломаишь? Шага три сделать можит, сам просит… На прииске она всё равно в архив, — отрезал озлобленно Тагиров и истошно заорал водителю: — Чего глядишь? Заводи. Я хозяин машины. — И полез в кабину.

— Вот же варнак. Тебя бы… — Охранник подошёл к костру и принялся взваливать на себя старика.

Кузов обдало копотью, тряхнуло, брезент надулся. Белоглазов закрыл глаза, надвинул шапку на лоб и сжался. Словно над ним сомкнулась холодная волна и придавила Его своей тёмной, непреодолимой массой…

— …Вылезай!.. Становыс!.. — кричал Тагиров, сдёргивая брезент.

Белоглазов пытался встать, но не мог, одеревенело всё тело. Так же беспомощно сидели и остальные. Водитель открыл борт и начал стаскивать их как кули.