Человек рождается дважды. Книга 2 - Виктор Вяткин

— Вы? Значит, это я вас так? Гражданин начальник…

— Всё починил? — спросил Его тот совсем незло.

— Ага…

— Вас могло ошпарить, гражданин начальник. Парень не намеренно, — заступился за него машинист. — Да в такой горячке, не приведи господь под руку попасть…

— Правильно, гоните всех к чёртовой матери, кто сунется. Тут сердце прииска, — перебил Павлов и, не попрощавшись, вышел.

Парень обрадованно пояснял:

— Вот же подвернулся, сатана. Надо же так! Я-то, братцы, подумал: всё, крышка…

…Павлов встал из-за стола и вынул часы. Было четыре утра.

— Теперь отдохнём, — проговорил он устало, снял доху со стены и бросил в угол. — Хорошо бы кружку чая и кусок хлеба. Может, найдётся. — Его глаза остановились на начальнике прииска, молодом лейтенанте.

Тот растерянно топтался и украдкой поглядывал на Краснова.

— Может быть, ко мне? Дома дирекции нет. Так что, Если нет других причин, милости прошу.

— А что, у тебя много свободного места?

— Хватит на всех. Четыре комнаты, кухня. Тепло. Просторно.

— Это что, белый домик в пять окон? Семья велика? — Павлов снова поднял глаза на лейтенанта, и Его брови поползли вверх.

— Вдвоём с женой. Так что не беспокойтесь.

— А отдельная свободная комната найдётся?

— Совсем маленькая, в бараке. Жду начальника буровзрывных работ с семьёй.

— А где у тебя живёт горнадзор?

— Да как сказать. Прииск новый. Так, по уголкам…

— Ну вот что, лейтенант. Спать мы будем тут, но ты немедленно переберёшься с женой в комнату барака. А в домике разместишь семью и горнадзор. Когда устроишь других, сделаешь и себе квартиру…

— Когда перебираться? — совсем растерялся лейтенант.

— К утру. Ну, спокойной ночи. — Павлов стал устраиваться на полу. — Краснов, давай устраивайся рядом, поместимся, да и ты с краю, — кивнул он Колосову и лёг.

— Я принесу матрацы, одеяла, — захлопотал лейтенант, не зная, как себя вести.

— Поздно. Надо спать.

— А чай?

— Утром.

Начальник прииска тихо вышел. Павлов закрыл глаза. Краснов подбросил в печку дров, выключил свет и лёг.

Юра не спал. Чёрт знает что за человек этот Павлов. Получил пинка и хоть бы что. Ни за что ни про что выставил начальника прииска из квартиры. Хоть бы старого колымчанина, а то такого же чекиста, присланного наркомом…

В свете печи было видно суровое лицо. Брови Павлова шевелились даже во сне. Он спал чутко и открывал глаза от любого шороха. Краснов спал крепко.

Колосов, кажется, только задремал, как раздался грубый голос Павлова:

— Ну всё, отдохнули, пора и за дело.

Юра открыл глаза.

Павлов уже вынимал из саквояжа полотенце и зубную щётку. Краснов натягивал гимнастёрку.

ГЛАВА 16

Хорошо, что бригадиром назначили Кротова, а не жулика, как это было принято на приисках. Он сумел пристроить Сергея в баню. Для такого слабенького паренька работа в забое была бы невыносима. Огорчало одно — Тагирова оставили с бригадой.

Белоглазов в глубине души всё же надеялся на Колосова. Ребята помогут в беде. Ну, в крайнем случае, скажут Краснову, тот пристроит куда-нибудь в разведку шурфовщиком. Там можно быть полезным, не думать о куске хлеба и работать почти по специальности.

Ещё в Магадане он понял, что в лагерях произошли коренные изменения в отношениях к заключённым, и не только к осуждённым по пятьдесят восьмой статье, но и к бытовикам. Формой перевоспитания стал только труд и режим, а мерой поощрения — питание.

Лагерная администрация в слово «забой» вкладывала какой-то особый смысл, и Анатолий пошёл на работу с чувством насторожённости.

Навстречу колонне тащилась лохматая лошадёнка с бочкой воды. Ёе ребра выпирали, как каркас на обвисшей палатке, а ноги скользили по обледеневшей крутой дороге. Лошадь падала на колени, мотала головой и скалила зубы. Молодой цыган стоял на задке и немилосердно нахлёстывал Её концами вожжей.

— Что же вы делаете, гражданин? Зачем так с животным? — не вытерпев, окликнул Его Русинов.

Цыган блеснул нахальными глазами.

— Сено съела, милок, а работать не хочет. Саботирует. Так что же, мне Её целовать?

— Прекратыт разговор! Подтяныс! — донёсся сердитый голос конвоира.

Старик нахмурился и до забоя не проронил ни слова.

Пока десятник знакомил Кротова с организацией горных работ и собирал для бригады инструмент, конвоир приказал идти за дровами.

На сопку вела уже утоптанная тропа. Но наверху пришлось бродить по пояс в снегу и выдирать коряги высохшего стланика. Тянуло ветерком. Пока набрали по вязанке дров, уже рассвело.

Коричневая полоса забоя далеко растянулась по берегу ключа. Всюду Ярко горели костры и копошились люди./

Красные флажки окружали разрез, указывая границы запретной зоны. С высоких отвалов вился дымок, там расположилась охрана.

Когда вернулись в забой, уже были подвезены трапы и тачки, подходила подвода с инструментом. Кротов успел разобраться в обстановке и командовал как заправский горняк.

— Звено Сидорова — расчистить снег, уложить трапы — и на откатку. Ты, геолог, и Гурунидзе, берите кувалды — и в забой. Вы, комдив… — Он на миг задумался и показал на куски железных листов. — Уложите вплотную к борту. С них будете лопатой нагружать тачки, это полегче. Вы, Мелевский…

— Виноват, — прервал Его Русинов, вытянувшись, как перед старшим командиром. — Это что, скидка на старость? Ваша личная любезность? Ну нет. Я привык Есть честно заработанный хлеб. Так что позвольте. — Он наклонился и выбрал кувалду.

Забой попался хорошо отработанный, с гладкой подошвой и ровными, как стенка, бортами. Глинистый грунт с галькой, скованный морозом, был крепок, как бетон.

Работали горячо. Подгонял мороз, да и хотелось выработать горняцкую пайку. Старик и здесь был верен себе. Он бил кувалдой по клиньям с каким-то упоением. Анатолий не мог понять, делал ли он это преднамеренно или был уже таким во всём.

Ночь подкралась из-за тумана, потянуло пронзительным холодом. Стало темно, свет костров не освещал забой, и конвоир снял бригаду. Вернулись в лагерь разбитые до изнеможения, но с дровами и полные надежд, что быстро удастся избавиться от общего котла. Было Ясно, на общем питании долго не выдержать.

У столовой очередь. Белоглазову не повезло. Пока получал похлёбку, кто-то вырвал из рук пайку, Едва не опрокинув миску. Да разве найдёшь? Кругом гвалт, ругань, и всюду шныряют подозрительные молодцы, а тут Ещё очки.

Скорей в палатку. Сегодня Есть дрова, и можно будет отдохнуть и погреться. Он выпил суп через край и вышел из столовой.

Мороз отпускал. Выплыла луна — большая, холодная — и осветила тупые вершины сопок. Заискрились безжизненно лиственницы. Снег казался серым. Тени палаток ступеньками легли на тропинку, и Анатолий спускался по ним как по лестнице, с чувством отверженности. Всё было чужим и жестоким — и луна, и сопки, и лес, и лагерь, и люди, а жизнь казалась бессмысленной и ненужной.

Захотелось посидеть у открытой дверки печки, вспомнить что-то домашнее, далёкое и почти забытое. Он распахнул дверь и вбежал в палатку.

У разрумянившейся печки плотным кружком сидели незнакомые парни. Сколько же тут собралось их, любителей прокатиться за чужой счёт. Они варили чифир, сквернословили и вели себя с непостижимой наглостью. Что оставалось делать? Анатолий молча поплёлся в свой угол.

Почти сразу же пришли Гурунидзе и старик.

Явился из нарядной и бригадир.

Впервые Анатолий видел Кротова озабоченным. Его ни о чём не спрашивали. Никогда не поздно узнать неприятность.

Наконец бригадир горестно улыбнулся.

— Как по-вашему, сколько выработала сегодня бригада?

— Двэсти, не мэньше! — не задумываясь, ответил грузин, блеснув глазами.

— Пятьдесят процентов.

— Зачэм так гаварыш? — вскочил Гурунидзе и протянул ладони. — Сматры! Выдыш? Так чэм эты клынья закалачыват? Может, галавам? А? — почти простонал он.

— Да, что-то надо думать. На общем котле оставаться нельзя, — тихо сказал Кротов и начал раздеваться.

Больше никто не проронил ни одного слова.

…Закрутилось колесо жизни. В шесть — подъём, в семь — развод. В девятнадцать — возвращение в лагерь. В двадцать один — вечерняя поверка. Целый день на морозе с кайлом и кувалдой. Пальцы потеряли чувствительность и не сгибались. Анатолий обратил внимание, что всё в нем начинало тупеть и даже мысли, возникая, сразу же потухали.

На прииске было геологоразведочное бюро. Кротов советовал обратиться непосредственно к техноруку и, заручившись Его согласием, подать заявление администрации лагпункта.

Техноруку Попову было уже за сорок. Был он плотный, краснощёкий, с большими усами, мохнатыми бровями и таким грозным взглядом, что сразу пробирал страх. Когда он заходил в зону, то Его громовой голос слышался во всех палатках. Ругался он крепко. Перепадало всем, включая и начальника лагпункта. Особенно доставалось обслуге и ворью. Его боялись.