Человек рождается дважды. Книга 2 - Виктор Вяткин

Белоглазов принялся перематывать портянки. Кто-кто, а он знал, как важно к дороге хорошо обуть ноги. Возился он долго. Все ушли в столовую. Только они своёй пятёркой дожидались Кротова. Наконец пришёл он с сухощавым человеком лет тридцати пяти. По бледному лицу сухощавого можно было догадаться, что он только что из камеры.

Из разговора Анатолий понял, что это тоже колымчанин. Один из бывших ответственных работников горного управления. Он знал многих, называл фамилии, знакомил с местной обстановкой и давал советы.

Колымчанин несколько раз упомЯнул фамилию Осьмакова. Белоглазов прислушался и из обрывков фраз понял, что группа коммунистов Дальстроя во главе с редактором газеты «Советская Колыма»/ выступила с жалобой на действия нового руководства Дальстроя, прибывшего с большими полномочиями.

— …Главное, добиться расследования. Если жалоба попадёт по адресу, многим придётся ответить.

Лицо старика посветлело. Он улыбнулся Кротову.

— Я верю в него, потому не желаю молчать и терять время. Правда пробьёт созданный врагами кордон. Её не схоронить, она не умирает. Так было, так Есть и так будет. Правда — народ, и Его голос — Есть наша партия.

…Развод затянулся. После проверки оперуполномоченный зачитывал приказы. Сообщалось решение тройки НКВД по Дальстрою.

— …За контрреволюционную деятельность, саботаж, диверсии и вредительство осуждены и расстреляны заключённые… — Ветер относил слова, раскачивал фонари на столбах зоны. Тени людей то вырастали, то становились маленькими. Казалось, колонна заключённых шарахалась после каждой названной фамилии осуждённого.

Что-то новое в лицах людей — то ли смиренная покорность, то ли терпеливое выжидание, как на зимовье в разбушевавшуюся пургу.

Наконец оперуполномоченный закончил читать и громко с надрывом выкрикнул:

— Приказ подписал начальник Дальстроя Павлов.

— Бригады, к выходу. Лагерной обслуге — по местам. Разойдись! — звенит сквозь ветер голос старосты.

И покатился серый поток бушлатов к проходной. У вахты уже снова образовались прямоугольники колонн. Назначенные в этап направились за сухим пайком.

В палатку Кротов вернулся последним и сообщил, что ветер не утихает, а отправка людей не отменяется.

Старик отложил узелок, оделся и направился к выходу.

— Вы куда?! — остановил Его Кротов.

— В такую погоду — это безумие. Ну нас — Ещё куда ни шло, а он? — Русинов показал на синеглазого молоденького парнишку, хрупкого и слабенького, с нежным лицом и светлыми мягкими волосами. Было Ему от силы лет девятнадцать. Это был четвёртый в их ряду по колонне. Звали Его Сергеем. Он был осуждён как член семьи врага народа. Срок имел небольшой — пять лет. Сережа разбирал свои вещички и кашлял, видно, простудился на пароходе.

— Вы не сможете: там нужно смирение и почтительность, а у вас этого не получается. Схожу-ка я сам. — Кротов вышел. Он умел и с начальством поговорить и себя не уронить, а дело это было непростое. Но самое примечательное, что больше всего поражало Белоглазова, это умение Кротова быть в курсе всех событий, оценивать обстановку и правильно ориентироваться.

Пока собирали заплечные мешки, Кротов вернулся и принялся молча увязывать свои вещи. И когда уже приспособил лямки, тихо обронил:

— Тут, видимо, всех захватила морская болезнь. Так что пока в дрейф и отлёживаться…

Старик молча подошёл к Сергею. С заботливостью няньки и строгостью командира поправил Ему лямки, заправил в шарф воротник, а потом плотно натянул шапку.

В дверь заглянул староста и приказал строиться. Русинов первым легко забросил котомку и зашагал к вахте.

Этап стоял у проходной. Ждали машин, но их не было. Всем роздали деревянные лопаты (приколоченные к палке куски фанеры). Начальник конвоя приказал открыть ворота и зачитал инструкцию для заключённых и конвоиров. Последние слова он повторил:

— …Шаг вправо, шаг влево считается побегом, применяется оружие. — И тут же скомандовал — Первая колонна, арш! Двигаться до заносов и расчищать дорогу…

Повезло. Дуло в спину. По полотну насыпи, посвистывая, бежали Язычки снега. Они лизали сгорбленные фигуры людей. У обочин могилками нарастали холмы сугробов. Ветер гнул оголённые лиственницы.

Заключённые шли молча. Старший конвоир Тагиров, вскидывая винтовку, покрикивал:

— Подтаныс!..

Его крик заставлял вздрагивать, серые бушлаты сбивались плотней. Конвоир поднимал воротник, закидывал винтовку за плечо и снова брёл рядом.

— Этого остерегайтесь: службист. Хлопнет — и всё будет по инструкции, — тихо предупредил Кротов.

Белоглазов шёл вторым с краю. Пятым в их ряду был высокий, с карими навыкате глазами и красивым лицом грузин Гурунидзе.

Человек горячий, вспыльчивый. Он постоянно возмущался, но Кротов умел на него влиять и держал Его под постоянным наблюдением.

Втянув головы в плечи, все старались ступать след в след. Так идти было легче. Но передние ряды постоянно сбивались, и стройность движения нарушалась. Скоро одежда покрылась снегом и потрескивала, как жесть. Только один старик шёл с поднятой головой, легко и чётко печатая шаг. Казалось, всё Ему было нипочем — ни снег, ни ветер. Даже бушлат сидел на нем молодцевато, не делая Его бесцветным.

Жичь… жичь… жичь… — скрипел под ногами снег. Шир… шир… шир… — шелестела обледеневшая одежда. Жж-ж-жж-у… — налетал ветер, сбивая в кучу людей. Снова кричал конвоир, лязгая затвором. Вещевые мешки с каждым километром становились тяжелей, словно кто-то тянул их к земле.

Но вот передний ряд остановился, и колонна сбилась. Тагиров сбросил винтовку.

— Расчищат! — скомандовал он и, расставив пятёрки по сугробам, завернулся плотней в шубу и сел на обочину дороги, продолжая покрикивать:

— Ну, ну. Да-а-ай, да-а-ай…

Второй конвоир, молодой парень, устроился на выброшенном баллоне. Работали старательно, хотелось размяться, согреться, да и торопились закончить пораньше и скорее добраться до ночлега в бараки дорожников. Вещевых мешков не снимали, в колонне было жульё.

Старик откидывал снег с неистовым упорством. У Белоглазова он всё больше вызывал чувство гордости и горечи. Вот он — представитель старого поколения большевиков. Разве такого сломишь! Откуда столько силы?

Почему же он сам так быстро поднял руки? Молодой, здоровый, видел Север — и на тебе! А такие пожилые, как Кротов и Русинов, верят, что всё это временное…

Задние колонны прошли вперёд. Они будут расчищать следующие заносы.

Наконец закончили расчистку. Тагиров приказал двигаться. По протоптанному снегу идти стало легче, но давала знать усталость.

Дорога, обогнув сопку, потянулась молодым леском. Здесь было значительно тише, и пурга налетала редкими порывами. Русинов шёл, возвышаясь на целую голову над остальными.

Снегозащитные ограждения из снежных кирпичиков по сторонам дороги напоминали Ему войну, революцию. Перед ним промелькнула вся Его жизнь. Сколько Русинов ни размышлял, всё же не нашлось в ней такого, чего следовало стыдиться. Ещё студентом примкнул он к рабочему движению и навсегда связал свою жизнь с партией. Потом этапы, тюрьмы, ссылки. С первых дней революции в Красной гвардии. Позднее — академия, он старший командир. Всё, что осталось за спиной, было Его гордостью. И вот так нелепо и непонятно… Вспомнился арест. Разбросанные по квартире вещи, бледное лицо жены, сжимающей в руках кусок сукна, вырванный из гимнастёрки вместе с орденами. Растерянно отведённый взгляд старшего сына и гневный младшего.

Было трудно удержаться. Мальчишка уполномоченный на глазах семьи и понятых глумился над Его честью, гордостью, над тем, что для него свято.

А как Его Алешка похож на Сергея. Такой же милый, нежный, доверчивый. Где он теперь? Что с ним? Как он смотрел тогда, ждал только одного одобрительного взгляда, чтобы безрассудно вступиться за отца.

Уходил из дому с глубоким убеждением, что через несколько часов Его освободят. Разве мог он предполагать, что недоразумение так длительно затянется.

Русинов почувствовал мучительную боль в ногах и страшную усталость. Как-никак возраст и столько за это время всяческих страданий, А разве другим легче?

Выше голову, старина, приказал себе Русинов. Пока не накренился, ты в строю, исполняешь свой долг.

Мышцы ног деревенели и ныли, хотелось остановиться. Нет, он не может, не имеет права. По нему равняются другие.

Никто, конечно, не знал, сколько душевных сил приходилось вкладывать старику, чтобы сохранять свою бодрость. Кротов шёл рядом и мурлыкал себе под шарф. Поглядев на Русинова, тронул Его за руку.

— Вы напрасно так, комдив. Закройте лицо, простудитесь, да и поморозиться немудрено.

— Бывало и трудней.

— Это верно, но тогда были другие годы и другой дух.