Стихотворения и поэмы - Микола Бажан

6

НА ФОРУМЕ РИМА

Пряма, тверда, как меч легионера,Расщелина пробила лоб скалы,Достигнув плит, где, дерзостно-смелы,Касаньем крыл накрыли камень серыйСвирепые имперские орлы.Орлы хрипят. Волчица скалит зубы.Гробницы гулких отзвуков полны.Кубы былой постройки грудой грубойДруг к другу громоздятся у стены.Базальтом черным к невысокой тучеВознесся хмурый силуэт столпа.Пробита в ржавой, оголенной кручеТарпейская гранитная тропа.Чуть стонет мрамор, тронутый ветрами.Лист, как резьба, по мрамору прошел.А на фронтоне факел, и орел,И ликторские палки с топорами.

Где в осыпи карниза вязь слепа,Рука, что вызывала и дерзала,На цезарских камнях нарисовалаСкрещенный с молотом пурпурный знак серпа.

7

ФОНТАН ТРЕВИ В РИМЕ

Переливом, плеском, блеском, брызгами,Кривыми струями с крутых АльбанВесь этот перекресток обуян,Как бы с вином «фраскати» гулкий жбан,В большой кулак разгульных улиц                                                    стиснутый.Отплевываясь струйками, тритоны,Круглощеки, толстолицы,Тянут коней, запряженныхВ белый мрамор колесницы.Через гребни водопадовИ падение каскадовКолесница эта мчится.Кони с круч — вскачь,Белым вздыбились буруном,Перед мчащимся НептуномЗатрубил в трубу трубач…Прочь с его пути, дома,С петель падайте, оконницы!Как сошедшая с умаСкачет водяная конница.Грянув, словно взрыв и шквал,Не успеет этот валЗадержаться в серых глыбах,Как промчатся между скалПузаны верхом на рыбах,Все в извивах покрывал,—В город путь фонтан прорвал,Скакуны вдруг встали дыбом.

Всё это теперь не удержать!Струи, словно струны, разбегаются,Расплетаются, переплетаютсяВ непокорного фонтана прядь,Чтобы вдруг застыть навек и статьМертвым камнем. В нем запечатляетсяПапского заклятия печать.

8

ГЛАЗА

Когда очутился он рядом,              я просто не понял вначале,зачем пронеслись вдоль сердца              такие внезапные тени,как будто коснулся раны,              иль вспомнил обиду отчаянную,иль душу пронзили болью,              пытая мое терпенье.

Он молча стоял напротив              и улыбался некстати,и как-то бездушно мерцали —              туманно, устало, бескрайно —две сизые стылые капли,              два полых сосуда смятых,в которых уже не осталось              ни искры, ни грусти, ни тайны.Незрячий. Висок продавлен              тугим беспощадным шрамом,зажившая круглая рана —              как будто застывший крик.Стоял он средь шумного города,              оглохший от грома и гама,печальный и нерешительный,              как мальчик или старик.Друг меня познакомил              с этим странным синьором.Вначале, казалось, нехотя,              а вскоре в жарком порыве,уставившись на собеседника              немым бесконечным взором,он рассказал нам повесть              нервно и торопливо.Двенадцать лет, наверное,              уставший от огорчений,он ходит, давно ослепший,              бывший солдат-берсальер,по римским квартирам и паркам,              по мастерским и харчевнямразносчиком прессы общества              «Италия — СССР».Я слушал. Когда-то снайпер              из сталинградских оконпослал справедливую пулю              в парня из дальнего Рима,и парню пришлось часами              смерть ожидать одиноко,скатившись в приволжскую балку,              всю в хрипе, стенаньях и дыме.От черных наплывов смерти              и прояснений жгучих,от гулких обвалов ночи              и боли в стремительном светестрадал он — и рвал руками              над Волгой сыпучие кручи,и бредил воспоминаньями,              и снами горячими бредил.Снега и кусты шиповника,              сады и дома задымлены;свинцовая дымная Волга,              кровавым венцом увитая,—такими себя виденьями              терзал полумертвый римлянин.Ведь это дымное марево              последним было увидено.И так он смотрел нещадно              в круженье видений прошлых,что стало до боли ярким              и не подвластным забвениювсё, что навеки проклял,              всё, что бесстыдно и пошло,всё, что давило горло,              словно петлей, обвинением…Орут и поют вагоны              и завывают рьяно,и на перронах Лемберга              свастик скрещенные лапы,и брошки с уральским камнем              в руках у баварца пьяного,и очереди голодных,              и черные куртки гестапо.О, как нестерпимы проломы              глухих степных окоемов!Отчаянием до края              наполнились очи мои…Каратели с псами. Рыданья.              Пожары. Расстрелы. Погромы.Что завтра? Безумие? Гибель?              Что завтра? Побеги? Бои?Их губы слепились, как раны,              отеки на лицах, на шеях,и в глаз палача врезается              проклятье очей обреченных,эсэсовцами простреленных,              раздавленных или прожженных,поспешно присыпанных пеплом,              в трупных рвах и траншеях.Когда берсальер увидел              презренье в глазах огромных,неистовое свеченье              их правды на гордых лицах,он ужаснулся взора              бессмертных, непокоренных,свой страх заслонил руками              и боль заслонил ресницами.И нет на Днепре ему солнца —              осталось солнце на Тибре —сквозь смерти, пожары и стоны              ночами шагал он долго,ожегся огнем Украины              и в дым Сталинграда выбрел,и огненным ветром российским              в лицо ему хлынула Волга.В студеной приволжской балке              лежал он три дня, три ночи,и не было от страданий              ни смерти и ни ограды,и наплывали, как звезды,              истерзанных пленников очи,и никуда не деться              от их обвиняющей правды.Он видел, ослепший от крови,              ту правду — всё четче, всё вышев лице кареглазой дивчины,              которую били в полиции,в железном обличии деда,              что с бомбой к дороге вышел,во взгляде неустрашимом              юной совсем ученицы.Они говорили, спрошенные:              «Мы просто советские люди»,и так они просто гибли,              как гибнут не мучимы совестью…И очи слепца сорвали              с себя бинты словоблудья,он смотрит на мир, желая              за правду стоять с готовностью…Он замолчал, взволнованный.              В сумрак вечерний рыжийвзоры его потухшие              были устремлены.«Ослепшим я в Рим вернулся.              Но ты поверь мне — вижу!Я вижу глазами сердца              зарево вашей страны,сады вдоль дорог Сталинграда              и праздничный рокот Арбата,горы из хлопка в Азии,              разливы сибирской стали…»И снова он улыбнулся              задумчиво и виновато.И я в глаза ему глянул:              глаза его зрячими стали.

9