Виридитерра: начало пути - Тери Ли

ему все объяснит, поможет или успокоит, поддержит в трудную минуту и обнадежит. Но теперь ее нет. Как нет и той веры в лучшее, которую в Ноа могла пробудить лишь Нея.

По выражению лица Франциска было видно, что он боится того, что фрау не испытывает к нему таких же сильных чувств, и вопрос «Но любит ли она вас?» остался непроизнесенным. Он вновь вспомнил Нею – всегда одинокую, но привлекательную молодую женщину, – которая никогда не была на свиданиях и всю себя посвящала сыну. И только сейчас он впервые в жизни подумал о том, насколько же сильно могла любить Нея его отца-подлеца даже если после того, как он бросил их, Нея не смогла найти себе кого-то другого.

– Я понимаю, что вы хотели сказать примером с фрау Энгстелиг. Будто бы если я буду лучше к ней относиться, то это не будет так сильно вас ранить. Но я спрашивал вас о другом. Теряли ли вы кого-то такого, без кого ваша жизнь не просто была лишена смысла, а становилась совсем чужой?

– Рубиновые ножны – те, что я тебе подарил, – это фамильная ценность рода де ла Туров, которая передается по мужской линии, – произнес Франциск после некоторой паузы, и у Ноа сложилось впечатление, что о них Франциску трудно говорить, словно с тем, как они оказались у него связана какая-то страшная и запутанная история. – Когда-то давно они принадлежали моему старшему брату Доминику. После его смерти… – Франциск боролся с собой, со своими воспоминаниями. – После его смерти я стал наследником, к которому они перешли. Отец отдал мне их на случай, если у кого-то из моих детей пробудится дар шевалье и род де ла Туров продолжится.

Франциск замолчал. А Ноа испытал дикое чувство стыда, за то, что погрязнув в своих страданиях, он совсем забыл о других людях и их чувствах. Ему ведь даже и в голову не приходило, что не только он потерял дорогого человека. Но вместе с тем, Ноа проникся еще большим доверием к Франциску, и теперь оно было связано не с приятной и располагающей – на фоне фрау Энгсетлиг – внешностью, а общим горем. Мужчина тоже терял членов семьи, он тоже оставался один. Франциск, словно читая мысли Ноа, проговорил:

– Я любил Доминика. Он был уверенным в себе, всегда знал, чего хочет и действительно был достоин стать главой семьи де ла Туров, когда отца не станет. Я совсем не подходил на эту роль. С отцом и матерью у меня были сложные отношения, но за таким человеком, как Доминик, я бы пошел. Пусть даже брат боялся за меня, словно я хрупкий ребенок, он позволял иногда себе вольности и вытаскивал меня на всякие авантюрные вылазки, за которые потом мы оба получали нагоняй. И, да, временами я безумно по нему скучаю. Мне слишком не хватает его советов.

– Как давно он умер? – спросил Ноа.

– Пятнадцать лет назад, – тихо произнес Франциск, и Ноа показалось, что его голос был подобен шелесту осенней умирающей листвы на деревьях.

– И вы до сих пор скорбите? – Ноа нужно было знать, всегда ли будет так плохо.

– Время притупляет боль, но не помогает о ней забыть, – ответил Франциск, положив руку Ноа на плечо и несильно сжав его, и Ноа понял, что мужчина догадался о его мыслях о маме. – Ты можешь жить, не вспоминая неделями, выстраиваешь защитную стену внутри себя. И вроде бы жизнь налаживается, но любая мелочь вмиг ломает эту стену, будто она создана из хрусталя.

– Как… как он умер?

Франциск долго мочал прежде. Ноа устыдился своего любопытства, когда на лице Франциска застыла маска скорби, стыда и печали, но мужчина собрался с силами и ответил:

– Несчастный случай.

Ноа молчал. Он решил не расспрашивать Франциска о Доминике, и чувствовал укол вины, за то, что разбередил старую рану. Парень и сам погрузился в собственные вспоминая о маме – ее смерти и играх Абсолюта с чувствами парня.

– Ты можешь сказать это, – сказал Франциск тихо, и Ноа показалось, что он применил свою магию, потому что его накрыло резким желанием выговориться. Но парень знал, что Франциск просто предложил выслушать, и, черт возьми, если это было не тем, что ему нужно было все это время.

– Франциск, я скучаю по маме, – проговорил Ноа слабым голосом, в котором была отражена вся его накопившаяся боль. – Это было несправедливо. Зачем ее убили? Она никогда в жизни не делала никому зла. Этот человек – ее убийца – не заслуживает, находиться здесь, среди живых, когда она – м-мама – мертва.

– Ты можешь поделиться со мной, Ноа, – сказал Франциск, приобнимая его за плечи. – Нам всем в жизни нужен человек, которому можно открыть свое сердце и высказать то, что нас беспокоит. Нас губит боль. Поэтому не молчи, Ноа. Дай окружающим людям шанс тебя выслушать и поддержать. Понять твою боль. Ведь именно сопереживание другим делает нас лучше.

Ноа еще что-то бессвязно бормотал и об убийце матери, и о ней самой, и об Абсолюте, пока мысль его не столкнулась с образом Осо, когда в его памяти всплыла ночь в библиотеке. Да, он взял вину на себя перед Роджерсом. Да, он пытается сохранить ее секрет. Но становится ли от этого Осо хоть немного спокойнее? Она здесь одна, в чужом мире, со способностью, которой не может поделиться ни с кем. Она не может поделиться этим даже с Франциском, не говоря уже об Энгстелиг, и во всем этом чужом холодном мире только он и Махаон знают ее секрет.

Непрошеный голос совести зашептал ему: «А как ты попробовал поддержать ее?»

Ноа стало стыдно. Слова Франциска помогли ему открыть глаза и попытаться сосредоточиться на других людях. Не запирай свою боль, не пытайся отстраниться от нее. Живи с ней и не дай сделать ее твоим господином.

Осознание этого словно молнией поразило парня. Поэтому он попрощался с Франциском – хоть парню и не хотелось оставлять его наедине с печальными воспоминаниями, – и умчался на поиски девушки. Ему было необходимо поговорить с Осо, показать ей, что он – как один из двух людей, знающих ее тайну – попытается ей помочь. Они ведь теперь друзья, так ведь?

***

Ноа мчался по широким коридорам общежития прямо к комнате Осо. Он должен успеть. Должен быть рядом, чтобы она не чувствовала себя так одиноко. После того, как Франциск принял его боль на себя, Ноа считал, что он просто не может поступить