Большая семья - Филипп Иванович Наседкин

После переселения жизнь, казалось, потекла дружней и уверенней. В свободное от полевых работ время колхозники строили на своих участках погреба, плели хозяйственные сараи, расчищали и огораживали сады, окапывали и подрезали деревья в палисадниках, разделывали землю на огородах. Теперь каждый говорил, что живет у себя дома, и хотя дома попрежнему не было, а на просторном дворе торчал все тот же курень или покатым холмиком поднималась крыша землянки, место это казалось родным и давно обжитым.

Зеленая Балка больше не выглядела пустынной и мрачной. По улицам с шумом бегали ребятишки, на дорогах стаями оседали воробьи. Прилетели шустрые ласточки. Люди приветливо встретили их и с опаской ждали, что птицы, не найдя пристанища, покинут село. Но этого не случилось. Ласточки остались в Зеленой Балке и, на радость людям, защебетали на высоких жердях. С хозяйской суетливостью птицы лепили свои гнезда в сваях нового моста, в расщелинах разрушенной мельницы и даже под низкими крышами землянок.

Арсей поспевал всюду. Он чувствовал какую-то потребность, неистощимое желание работать. Из дому уходил на рассвете, возвращался поздней ночью. Днем его видели и в тракторной бригаде, и на участках полевых бригад, и в кузнице Петра Степановича, и на хозяйственном дворе. А вечерами он вместе с Недочетом собирал членов правления и бригадиров, выслушивал рапорты о дневной выработке, давал задание на следующий день.

Прасковья Григорьевна вначале сердилась, упрекала Арсея за то, что он мало ест и почти не спит, просила заглядывать домой хотя бы тогда, когда случится быть поблизости, даже пробовала плакать в надежде, что материнская слеза быстрее уговоров дойдет до сердца сына, но ничто не помогло. Тогда она махнула рукой и с тревогой стала ждать, что будет. Шли дни. Арсей был здоров, бодр, весел, — и сердце матери мало-помалу успокоилось. К тому же и хлопот у нее прибавилось: она работала в яслях нянькой и так полюбила маленьких ребят, что, находясь с ними, забывала свою тревогу.

С Ульяной Арсей теперь виделся часто. Она работала звеньевой, а председателю колхоза приходилось часто наблюдать за работой звеньев. Арсею, как и всем в Зеленой Балке, было известно, что Ульяна ушла от мужа, что живет она у отца и матери и что по этому поводу ходят по селу разные толки. Но как ни прислушивался Арсей, он так и не услышал своего имени в связи с историей Ульяны. Куторга еще не пустил в ход своего главного козыря. Счетовод выжидал удобного случая. Это настораживало Арсея. Поэтому к Ульяне он относился с подчеркнутой сухостью, стараясь показать, что между ними нет ничего такого, за что можно и нужно было бы их осуждать.

Иногда он задумывался. Что же мешает им сойтись? Что мешает ему прямо и честно поговорить с Ульяной? Робость. Странная робость. Откуда он знает, что Ульяна любит его? Ведь она не сказала ему об этом ни разу. Однажды он высказал ей свои чувства. Это было на берегу речки, в первую ночь, когда Арсей вернулся. Разве тогда она не дала ему понять, что надежды его напрасны? Не произойдет ли и во второй раз то же самое?

Отношения с Куторгой у Арсея стали еще более натянутыми. Часто, чтобы не видеться с ним, он просил Недочета передать то или иное задание счетоводу. Но избежать встреч совсем было невозможно. В такие минуты Арсей ждал какого-нибудь выпада. Но Куторга сделался еще более немногословен и как будто совсем решил оставить и Арсея и Ульяну в покое. Только в глазах сверкала затаенная злоба.

Вскоре Арсей и вовсе успокоился: в конце концов он ведь ничего предосудительного не сделал. Совесть его чиста. Придя к такому выводу, он почувствовал облегчение. Этому помогали дела, которых становилось все больше.

В работе были и неполадки. Они раздражали, выводили из равновесия, заставляли нервничать. Но в каком большом хозяйстве обходится без неполадок? Тем более в таком, которое приходится восстанавливать заново.

«Главное — не утратить способности видеть недостатки, — думал Арсей, — не обрасти жиром. Всегда и во всем оставаться коммунистом и не терять зоркости».

Как-то в полдень над Зеленой Балкой прошел теплый проливной дождь. На полях появились лужи — земля не успевала впитывать влагу. Люди возвратились в село и занялись домашними делами. Они работали в садах и огородах, возились на дворе. Женщины развешивали вещи для просушки. Солнце сильно припекало, и над огородами прозрачной кисеей поднимались испарения.

Арсей помогал плотникам, которые укладывали сруб школы. По примеру плотников, он снял сапоги, засучил брюки и рукава гимнастерки. Напевая себе под нос, он стамеской выравнивал паз в бревне. Неожиданно по улице разнесся крик Дмитрия Медведева:

— Го-о-оню-у-уть!.. Го-о-оню-у-уть!.. Го-о-оню-у-уть!

Плотники с недоумением смотрели на бегущего по грязи подростка. Арсей соскочил на землю и подозвал Дмитрия:

— В чем дело? Почему шум поднимаешь? Дмитрий сдвинул картуз на затылок.

— Гонють, товарищ председатель, гонють! — крикнул он, захлебываясь от восторга. — Коров гонють!

— Коров? — спросил Арсей.

— Наших коров, товарищ председатель! — пояснил Дмитрий, радуясь тому, что первый принес эту новость.

— Сам видел?

— Своими глазами.

— Где?

— Там… — Дмитрий махнул рукой назад. — От большака идут. Всем стадом… Уже, должно, к Белым горам подходят.

— А ты уверен — наши?

— Наши, товарищ председатель, не сойти с места!.. Матвей Сидорыча разве спутать?..

— Беги! — Арсей хлопнул Дмитрия по плечу. — Беги и во весь дух кричи. Кричи громче, чтобы все слышали. Кричи: «Наших коров гонят!» — чтоб всем было понятно. Валяй!

— Есть, товарищ председатель! — Дмитрий со всех ног кинулся вдоль улицы и закричал еще громче: — Го-о-оню-у-уть! Ко-о-оро-о-ов го-ню-у-уть!..

Наскоро подпоясавшись, Арсей захватил сапоги подмышку и поспешил домой.

— Коров пригнали, — сказал он матери. — Побегу встречать.

Прасковья Григорьевна только что пришла с работы и готовила ужин.

— Это наших, что ли, коров? — спросила она.

— Наших, мама, наших.

— Наших? Да ты, сынок, правду говоришь?

— Правду, конечно. Митя Медведев видел. Уже, говорит, к Белым горам подходят.

Прасковья Григорьевна заметалась