Большая семья - Филипп Иванович Наседкин

А Вера между тем взволнованно говорила, близко прижимаясь к подруге:

— Мне, знаешь, Уля, и радостно и боязно… Радостно оттого, что дело большое люди доверяют… А боязно, если не справлюсь, не оправдаю доверия. Ну, как сил нехватит?..

Вера и Ульяна были подругами с детства. Ульяна была на один год старше. Между собой они всегда были откровенны. Ульяна лучше других знала благородное сердце Веры, ее простоту и отзывчивость. Только с Верой делилась Ульяна сокровенными мыслями. Она часто рассказывала подруге о своей замужней жизни, о тоске по ребенку. Вера всегда умела ее поддержать и успокоить.

Подруги подошли к реке и сели на обрыве. Вера прильнула к Ульяне.

— Знаешь, Уля, — сказала она, — мне всегда кажется, что я странная. Не похожая на других. Вот опять же с этими звеньями. Поверь мне, кое-кто будет отказываться. Скажут, на что нам. Пусть другие отвечают. А я рада. Рада так, как будто мне какой-то дорогой подарок преподнесли. Я горжусь этим… А ты как себя чувствуешь?

Ульяна смотрела на реку, и ей казалось, что ее жизнь течет вот таким же темным потоком.

— Я… — отозвалась она задумчиво. — Я, Верушка, ушла от Демьяна.

Вера заглянула ей в лицо.

— Ушла?

— Ушла. Навсегда…

Вера прижала к себе Ульяну, но ничего не сказала.

Они долго сидели молча. Луна выкатилась из-за леса, и все кругом ожило. Заблестели молодые ивовые листочки, засверкали водяные гребешки на реке. Снова где-то, словно разбуженная лунным светом, затявкала беспокойная дворняжка. Зачирикала какая-то ранняя птица в вербах.

— Что ж, он не стоит тебя, Ульяна, — сказала Вера, и Ульяна вспомнила, что вот так же когда-то ей сказал Арсей. — Он не стоит тебя, Ульяна, — более твердо повторила Вера. — Теперь, когда ты порвала с ним, я могу тебе сказать об этом открыто. Я всегда считала его…

Она не досказала, хрипло закашлялась, схватилась за грудь. Она кашляла натужно, долго. Ульяна гладила ее мягкие волосы и время от времени повторяла:

— Милая… Милая… Милая…

Когда Вера перевела дыхание, Ульяна встала и потянула подругу за руку:

— Пойдем! Тебе вредно на сыром воздухе. Пойдем, голубка моя. Я с тобой заночую…

Они пошли назад, в табор, медленно и молча, думая об одном и том же — о тяжелой болезни Веры.

20

За несколько часов табор был полностью разрушен. С каким-то радостным ожесточением люди выдергивали колья, снимали жерди и вместе с домашним скарбом переправляли на старое место — на плоский, дугою выгнутый берег. Там колья снова закапывались в землю, жерди связывались в островерхие крыши, стены временных жилищ заплетались молодой лозой.

Над рекой стоял многоголосый людской гомон, часто и дружно вспыхивал девичий смех, пронзительный ребячий свист, будто тонкий бич, рассекал теплый, неподвижный воздух. Радость переселения была настолько сильной, что, казалось, именно табор на выгоне был причиной всех зол и лишений, и что теперь, когда люди снова на родных местах, жизнь станет более легкой и отрадной. Кому не известно, что родной дом, родное, годами насиженное место прибавляют человеку сил, вселяют уверенность.

Только к вечеру, когда возбуждение улеглось, вдруг все заметили на зеленом выгоне, заплатанном выжженными пятнами, одиноко возвышавшийся курень тракториста Рубибея. Антон работал в поле и не знал о переселении.

Людям стало неловко.

— Что ж это, — говорили одни, — выходит, не до конца дело сделали. Как бы на развод оставили. Нехорошо… И перед Антоном неудобно. Человек трудится на всех, а мы ему не помогли. Право слово, нехорошо…

Другие резонно возражали:

— Оно верно, надо бы и этот снести, да ведь как без хозяина? Какая ни на есть, а собственность. А ну как Антон воспротивится, возражать станет?

После недолгих споров решили не трогать «воздушный замок» Рубибея до тех пор, пока хозяин сам не распорядится.

Но наутро, всем на удивление, курень Антона стоял на рубибеевской усадьбе возле уцелевшей от пожара старой груши. Яркое утреннее солнце, как прежде, пронизывало его насквозь. Курень стоял так же уверенно и прочно, как будто неведомая сила бережно, не уронив ни одной ветки, ни одной камышинки, перенесла его за реку и поставила на усадьбу хозяина.

Все утро люди спорили, кто это ухитрился незаметно перетащить курень Антона на другой берег. Много было всяких предположений, но ни одно из них не получило общего признания. Кто-то успел побывать в тракторной бригаде и спросить у Антона, не был ли он в селе. Тот ответил, что из бригады ночью никуда не отлучался, никого не просил переносить свой «воздушный замок», но против случившегося нисколько не возражает.

Вечером Антон явился в село, осмотрел свое жилище на новом месте и остался доволен. Он вырвал из тетради лист бумаги и, старательно исписав большими буквами, повесил его на доску, которая торчала на усадьбе счетовода.

На листе было написано:

«Кто ты такой, доброжелатель?

Отзовись, и я пожму твою руку, товарищ.

Но если и не отзовешься, благодарность моя не будет менее теплой. Честь и хвала тебе, друг мой!

Долго висело это объявление. Люди читали и удивлялись находчивости Антона. Читала объявление и Нина Семеновна, читала несколько раз подряд, запомнила слово в слово и окончательно пришла к выводу, что Антон — интересный и самобытный человек.

«Надо дать ему настоящее воспитание», — про себя решила учительница и, хотя не знала в точности, как она это сделает, была уверена, что непременно выполнит свое решение.

Читал объявление Антона и паромщик дед Макар, читал, крякал от непонятного удовольствия и хитровато улыбался, но никто не мог догадаться, что довольное покрякивание и многозначительная улыбка в седых усах Макара и являются разгадкой этой небольшой тайны.