Прорвемся, опера! Книга 3 (СИ) - Киров Никита

— Дядь Гриша, тормозни у почты, — я посмотрел на водителя, — там переговорный пункт с обратной стороны есть.

— Не работает там ничего, — неразборчиво пробурчал он. — Праздник.

— Точняк, — Василий Иваныч оживился. — А, тогда на вокзал! Там автоматы с межгородом стоят!

— Погнали туда! — я кивнул.

К неудовольствию водителя, пришлось делать крюк. Уже через пятнадцать минут я стоял у таксофона, пихая в него новенькую карточку, купленную только что в киоске. Устинов уехал на рынок, и мне это на руку. Смогу сообщить какие-то детали убийств из тех, которые ещё не свершились — профессор-то точно не поймёт этого, он же не в курсе обстоятельств дела, а лишних ушей у меня рядом не будет. Зато это может здорово помочь.

Ответили быстро.

— Очень внимательно, — голос уже звучал пободрее. Он что-то отхлебнул. — Ну, чем вы меня порадуете, молодой человек?

— Ну, если вас радуют серийные убийцы, то может, чем-нибудь и порадую.

— Не в этом плане, — сказал профессор с чуть виноватой интонацией в голосе. — Я изучаю их долго, часто общаюсь с зарубежными коллегами. И каждая кроха информации приближает нас к пониманию всей этой проблемы с таким типом людей… даже сказать, нелюдей… а ещё вернее сказать, что только сейчас мы действительно начали понимать, что знаем о них только какие-то капли, крупицы, а того, чего не знаем — целый океан. Знаете, так называемый уровень осознанной некомпетенции, — он хихикнул, — мы действительно знаем, что в действительности почти ничего не знаем. Но я занимаюсь этой проблемой очень давно, молодой человек. И могу утверждать, что маньяк — это преступник, для которого насилие стало внутренней нормой. Он не убивает ради выгоды, а действует по своим искажённым мотивам: жажда власти, ритуал, потребность. Внешне он может быть обаятельным, умным, социально адаптированным, но внутри — полное отсутствие эмпатии. Жертва для него — вообще не человек, понимаете, а только часть сценария. Одни убивают хаотично, другие — методично, превращая преступления в шахматную партию. Самые опасные — те, кто умеет оставаться незаметным. Они могут быть рядом, улыбаться вам в метро или жить через стену. И именно это делает их страшнее всего.

Такое ощущение, что профессор нашел свободные уши и, несмотря на раннее утро, с радостью на них присел. Ну, люди науки — они такие, как дети. Да уж, не зря он попросил звонить на домашний, потому что с его любовью к дискуссиям звонок вышел бы нам обоим в кругленькую сумму.

— Да, согласен… Но, скажу вкратце, — переводил я разговор в деловое русло. — Жертвы у нас — женщины… И…

— Это явно мотив женоненавистничества, — тут же вставил он.

— Большинство из них имели проблемы с алкоголем или были проститутками, — перебил я.

— Угу, мотив очищения общества.

— Но вот недавно найдено тело взрослого мужчины… Следствие предполагает, что это дело рук того же убийцы. Потерпевший — преступник, но убит так же, как и остальные. Почерк совпадает. Но у меня лично есть некоторые основания полагать, что убийство мужчины не связано с серией, но… он был задушен тоже удавкой, причём явно — струной музыкального инструмента, как и прочие жертвы. И что странно — на месте убийства последнего найдены записи кровью на латыни, просто названия органов, написанные с ошибкой. На других жертвах ничего такого не было.

— Э-э… Тут сложнее, — сказал профессор.

— И, на случай, если спросите — органы он не вырезал, не забрал.

— О как. Ну, значит, это точно не Джек Потрошитель.

Приходилось вслушиваться, потому что связь иногда прерывалась, хрипела, а объявления из вокзальных динамиков, что приходит или уходит очередной поезд, перебивали. Что плохо, кабинок тут не было, телефоны стояли близко, и я слышал все разговоры соседей, все эти вопросы в духе «когда родит Машка» или поздравления с днём рождения, все это сильно сбивало с толку.

— Я так думаю… Давайте пока последнего не считать, — наконец, сказал собеседник, — раз нет твёрдых оснований, что это часть серии. Вообще, у всех жертв должно быть что-то общее…

— Что именно?

— Убийца либо осознанно выбирает жертв с определёнными общими характеристиками, следуя внутреннему мотиву, либо ориентируется на фактор уязвимости, — профессор вещал, будто на учёном совете, — предпочитая тех, кто не способен оказать сопротивление. Анализ его биографии имеет ключевое значение, так как девиантное поведение в большинстве случаев формируется под воздействием ранних психотравм. Детские переживания, неблагоприятная среда, насилие или пренебрежение к формирующейся личности со стороны значимых ему взрослых могут стать основой для формирования деструктивных поведенческих моделей, проявляющихся во взрослом возрасте.

Я помолчал, переварил информацию.

— Может быть. У подозреваемого в детстве погиб брат, скорее всего, у него на глазах, — вспомнил я.

— Вот и возможный ключ! — вошел в раж профессор. — Любое психотравмирующее событие оказывает влияние на личность, но в случае эмоционально нестабильного индивида — вот такие факторы могут стать триггерами для формирования девиантного поведения. Не исключено, что у вашего подопечного ещё с детства присутствовали физические особенности, такие как видимые постоперационные шрамы, врождённые дефекты опорно-двигательного аппарата или другие внешние отличия, способные спровоцировать чувство отчуждённости и социальную фрустрацию. Однако ещё более значимым аспектом может быть нарушение в сфере сексуального поведения, что в совокупности с психическими и личностными отклонениями формирует сложный клинический профиль. Что вы можете сказать о сексуальном поведении подозреваемого?

— У подозреваемого с этим большие проблемы. Он, так сказать, озабоченный, у него дома склады с порнухой… вот только ни одна из жертв не была изнасилована вообще. Непонятки с этим…

— О как, — раздалось чирканье спички, затяг сигаретой, и Салтыков что-то сказал, но из-за громогласного объявления о том, что на первый путь прибывает пригородный поезд, я не услышал, что именно. — Вот тут надо подумать, — расслышал я. — А скажите, он прикасается к жертвам в перчатках или без?

— Не могу сказать точно. Это важно?

— Надо понять, брезгует он вообще прикасаться к людям или нет. Может быть, это важно для понимания его извращённой логики. Но вообще я желаю вам его найти поскорее, ведь маньяка лучше изучать, когда он под стражей. Эх, жаль только, что им пускают пулю в голову вместо того, чтобы отдать на изучение, сколько бы это спасло жизней. Я бы столько трудов написал…

— Вот только есть риск, профессор, что в таких ситуациях, как у нас, это может ещё немало жизней погубить.

— И это тоже правда, — он вздохнул. — Се ля ви, как говорится. Как эту жизнь ни повернуть — везде одна задница, простите за мой французский. Если у вас будут какие-то улики, которыми вы сочтёте нужным поделиться, пришлите мне их на электронную почту, я обязательно посмотрю и дам консультацию.

— На электронку? — хмыкнул я. — У нас в городе нигде нет интернета.

— Тогда по факсу. И… — профессор снова вздохнул. — Ну, знаете, я не очень люблю работать с милицией, потому что не одобряю ваши эти, во многом, грубые подходы, но вот лично вы мне кажетесь человеком умным и приверженным делу… так что звоните с этим вопросом в любое время, постараюсь помочь.

— Благодарю, профессор. С праздником!

— Эх, какой теперь праздник, молодой человек? Всего доброго, — он вздохнул в последний раз и отключился.

Я повесил трубку. Люди в зале куда-то двигались, повсюду слонялись пьяные, шныряли цыгане, какие-то мутные типы. Жизнь текла в своём темпе, а вокзалы 90-х — это вообще отдельный мир, живущий по своим правилам.

Ладно, думаю, с этим профессором дело иметь можно, буду звонить. Дядька дело говорит.

Задачи пока понятные — найти самого Кащеева, а после продолжать расследование. Схожу в морг, проверим все последние трупы, есть там у них следы удавки или нет. Ручка такого точно не пропустит, но он, паразит такой, пьёт, а вот Ваньке опыта не хватает в таких делах…