Новый и Третий Рим. Византийские мотивы России - Дементий Климентьев

На дворе стояло студеное февральское утро, украшенное первыми сполохами розовых лучей восходящего солнца. Ветки деревьев опушило снегом и инеем. Стряхивая снежную пыль с веток, туда-сюда перелетали снегири и синицы. Птички ссорились и дрались за хлебные крошки, что стряхнул с подола своей рясы на утоптанный снег недалеко от паперти какой-то старый мних. Мороз сильнел, и от шагов людей скрипел и словно звенел снег. А в белокаменном соборе Святой Троицы было тепло. Горели свечи. Служили литургию. Народу было совсем мало. Василий Васильевич, одетый в теплый кафтан, клал поясные поклоны и творил крестные знамения, незаметно позевывая в кулак. А рядом с князем, повторяя за ним все его движения, стояли его малолетние сыновья – шестилетний Иван и четырехлетний Юрий. Одетые в полушубки мальчики неуклюже кланялись, и на лбах у обоих уже выступали капли пота. Ивану хотелось спать и кушать, но он держался, видя строгую и упорную молитву отца, а меньшой – Юра, не стесняясь и не задумываясь над тем, что его окружало, открыто зевал всем ртом и ждал, когда его поведут поснедать. Позадь князя и его сынов стояли верные княжеские бояре: Иван, Семен да Дмитрий Ряполовские. Самый молодой из них, Митрий, иногда склоняясь ко княжичу Ивану, шутливо шептал ему на ухо:

– Буде тобя, княжичь, поклоны-т класти. Небось исти хочеши? Шолъ бы, да поснедалъ, а тамъ возвернеши ся да и молись собе.

– Отчего, Митрий, самъ не снедавши, стоиши ту? – спрашивал в ответ княжич.

– Мне не можно. Язъ возросъ уже, – отвечал, улыбаясь, молодой боярин.

– Не прельстити тобе мя, Митрий. Вемъ, яко ни малымъ, ни возрослымъ нельзя снедати предъ причастиемъ, – нахмурив бровки и немного подумав, отвечал княжич.

– Да ты ступай отай, яко хощеши на дворъ. А тамо сходи до трапезной, да и поишь чо. Мнихи чай ти не откажуть. Яко же возвернеши ся, зде же и не сказывай, – настаивал, улыбаясь, Митрий.

Княжич задумался на несколько мгновений, но, посмотрев вверх на молодого боярина и увидав лукавую улыбку на его устах, ответствовал:

– Иди-ко ты сам, Митя в трапезную. Поишь, и мне принесеши…

Тут одна створа храмовых врат распахнулась, скрыпнула, и в клубах морозного пара в собор негромко нырнул, слегка шаркая валенками по каменному полу, служка Ряполовских. Быстро и незаметно подошел он сзади к боярину Ивану и негромко зашептал ему на ухо. Услыхав что-то от слуги, боярин вдруг нахмурился, округлил глаза. Затем резко отстранил от себя служку и, потянувшись к Василию Васильевичу, стал негромко говорить ему о чем-то через плечо. Услыхав слова старшего брата, заволновались Семен и Дмитрий. Великий князь, оторвавшись от молитвы, слушал с предельным вниманием.

– Что велиши, княже? – задал вопрос Иван Ряполовский, заканчивая свой короткий сказ.

– Язъ с своею братьею в крестномъ целовании, то как можетъ быти такъ? – вопросом на вопрос недоуменно отвечал боярину Василий Васильевич.

– Поостерегись, княже, ради Христа! Никитка верныи холопъ, николи же не оманывалъ, – вымолвил, словно взмолился, Ряполовский.

– А ну подь сюды борзо, перескажи князю! – повелительно, но с тревогою в голосе молвил боярин, обращаясь к слуге.

Мгновенно представ пред княжески очи, тот склонился в поясном поклоне и, не разгибаясь, вымолвил:

– Не вели казнити, княже!

– Молви скоро, – негромко велел Василий, нахмурив брови и с тревогой во взоре.

Слуга, так и не разогнувшись до конца, не поднимая глаз на Великого князя, стал быстро, но внятно рассказывать, что уже четверть часа назад к монастырским воротам по глубокому снегу движется череда саней, крытых рогожами. Чай уже с горы съехали да добрались до обители. Саней-то сотни полторы. Судя по слухам от окрестных смердов, в каждых санях по два доспешных воя, а третий ведет запряженного коня. Де ко княжеской стороже подобрались еще в темноте и сняли тую врасплох…

Тут северные врата собора со скрипом распахнулись, и в храм с криком ворвался один из доспешных дворян князя. Простужено и хрипло проорал он во всю глотку:

– Беги, княже-господине, спасай ся! Можайцы в обители, да Шемякины люди уже сторожу поимали у воротъ…

Служба в храме, и без того уж притихшая, прервалась совсем. Резко обернувшись в сторону раскрытых церковных врат, князь увидел, что в деснице воина зажата обнаженная, окровавленная сабля, а обе длани и лицо его в крови. Медлить было нельзя ни минуты.

– Иван! С Семеном да Митрием скоро берите сыновъ, да бегитя ко мнихамъ. Спрячуть чай в кельяхъ, – негромко, переходя на шепот, но твердо выпалил Василий.

– Како же ты, княже? – с мольбою вопросил Иван.

– Ступаите, вборзе! – уже с нетерпением крикнул Василий.

Дмитрий и Семен Ряполовские послушно схватили на руки княжеских чад – Ивана с Юрием и бросились к раскрытому порталу.

– Несть! – зычно крикнул Василий. – Уходьте полуденными[6] вратами!

Митрий и Семен послушно исполнили волю князя. За ними поспешил Иван Ряполовский.

– Иванъ! Гляди же, сыновъ моих убереги! – крикнул князь вдогон.

Затем, обернувшись к иконостасу, наложил на себя крестное знамение и молвил:

– На все воля Твоя, Господеви!

– Княже, бегти надо ти на конюшенный дворъ, – вымолвил пораненный воин, опускаясь пред Василием на колени, теряя силы и подплывая кровью.

– Спаси тя Христосъ, – промолвил князь и ринулся в открытые врата северного портала. По глубокому снегу небыстро добежал он до конюшни. Запыхавшись, открыл воротную створу и увидел, что у коновязи нет ни одной лошади.

– Не бе мне коня уготовано! – в отчаянии крикнул он.

Произнеся это, Василий напряженно осмотрелся и вновь побежал в собор. Быстро добравшись туда, велел мнихам накрепко затворить все врата. Те с перекошенными от страха лицами беспрекословно исполнили приказ князя. Василий осмотрелся. На полу в луже крови лежал воин его двора, что предупредил господина, подняв сполох. Над ним склонился кто-то из монастырской братии. Василий подошел и присел пред лежавшим воем. В церковные врата забарабанили, требуя открыть.

– Живъ ли? – спросил Василий монаха.

– Живой есть, токмо язвленъ зле, – негромко отвечал мних.

– Почто же зде ти, княже? – прошептал воин сквозь зубы, открыв глаза.

– Понадеял ся язъ грешныи на крестное целование… не повеле себе ничего уготовити, – отвечал князь со скорбью в голосе.

В ту минуту в северные церковные врата ударил таран.

– Отворяите! Ни то силою врата сымемъ! – орал кто-то снаружи.

Удары в воротные створы становились все сильнее и сокрушительнее. Посыпалась штукатурка с фресками.

– Княже, воспрети имъ крушити церковныя врата, – молвил с трепетом кто-то из братии.

Василий подошел к запертым вратам и громко вопрошал:

– Эй! Есть среди вас кто из бояр, аль бо князь?

– Кто самъ есть таковъ? – послышали снаружи.

– Великии князь Московскии, – сказано было в ответ.

– Великий князь Димитрий на Москве! Ту же несть Великому князю, – последовали ответ и веселый гогот.

– Цыцъ те, холопы! – прикрикнул кто-то грозно снаружи

– Зде язъ есть, боярин Никита Добрынскии, княже! Узналъ ли мя? – громко произнесено было тем же голосом.

– Узналъ ти, Никита. Чего хочеть брать мой князь Можайскии Иван Андреевич?

– Вели мнихамъ отворити врата, княже, – ответил Добрынский.

– Поди, Никита, молви Ивану, де хочетъ Димитрий (Шемяка) Великого стола, отдамъ ему. Перескажи, де приму постригъ зде же в Троице, не выиду из обители. Буду Господа молити за братью свою. Не помыслю никоего лиха супротивъ братьевъ! – со слезами на глазах, но уверенно и твердо промолвил Василий сквозь запертые врата.

С той стороны слышен был лишь негромкий разговор. Однако удары тарана прекратились.

– Что же ти, Никита? Поидеши ко Ивану? – вновь спросил Василий с тревогой в голосе.

– Вели отворити, княже! Ино врата сымемъ, ино храмъ пожжемъ, не вводи во грех, – отвечал боярин.

– Отворимъ, княже, льзя ли храмъ пожещи? – негромко и неуверенно запричитали мнихи.

Василий оглядел суровым взором братию и тихо, но твердо молвил:

– Отворяите.

– А ты, отче, – обратился он к мниху, указуя на раненого, – пригляди за слугою моимъ, уврачуй раны. Сполнишь, не забуду сего…

В полутемном храме раздался глухой удар затвора и скрип отворяемых церковных врат. С клубами пара в храм ворвались десятки вооруженных воев, принявшихся избивать мнихов. Минуты через три, гремя подковами кованых сапог, к Василию Васильевичу подошел дородный, крепкий как дуб, раскрасневшийся от мороза в шубе наброшенной на плечи, с мечом на поясе, доспешный боярин Никита Добрынский, и, положив длань десницы князю на десное рамено, молвил:

– Поиманъ еси, ти княже, Великимъ княземъ Дмитриемъ Юрьевичемъ…

А еще через полчаса голые сани со связанным полураздетым пленником, плечи которого прикрыты были старым тулупом, помчались по зимней дороге в Москву. С ним на санях сидели двое воев-стражников – то были холопы князя Можайского.