Новый и Третий Рим. Византийские мотивы России - Дементий Климентьев

А еще через полчаса голые сани со связанным полураздетым пленником, плечи которого прикрыты были старым тулупом, помчались по зимней дороге в Москву. С ним на санях сидели двое воев-стражников – то были холопы князя Можайского.

В монастыре какое-то время еще царил сполох. Люди Шемяки и можайцы искали, вязали, били москвичей и сторонников князя Василия. Но монахи успели спрятать княжичей с Митей Ряполовским на сеновале близ трапезной. Иван да Семен Ряполовские укрылись в погребах. Запомнился на всю жизнь маленькому княжичу Ивану тот страшный день. Когда монахи привели их на сеновал, спешно раскидали стог и посадили их в него, маленький Юра от испуга заревел во все горло. Иван и сам готов уж был пустить слезу, но Митя Ряполовский, насупив брови, серьезно пригрозил:

– Не можно, княжич, слезе попущати. Достойно ли ти еси? Вона лутче угомони меньшого братца.

Пока монаси закидывали их сеном, Иван с дрожью в голосе и с трепетом в сердце вытирал слезки на глазах брата и уговаривал:

– Юрочекъ, цыцъ ти. Будеши выти, злые волци услышатъ яко плачеши, приидуть и съядять ны.

Наконец уговоры Ивана подействовали. Меньшой брат успокоился. Да и монаси надежно обложили их сеном со всех сторон. Им втроем стало тепло и уютно. Юра засопел, уснул. Вдруг в трапезной по соседству послышалась матерная брань и глухие удары. Иван понял, что злые люди, которые ищут их, крушат столы и лавки, опрокидывают и бьют глиняные горшки и посуду. Заскрипела и хлопнула дверь. Наглые, обозленные, пьяные голоса и шаги людей послышались совсем близко. Митя Ряполовский зажал обеими дланями рты княжичам. Вдруг что-то острое, жесткое и длинное, рассекая сено, прошло в вершке над головой княжича. Прошло и тут же было утянуто назад. Затем точно также, но далее за их спинами, и раз, и другой. По напряжению длани Митрия Иван понял, что тот сжался в комок, обняв и притянув княжичей к себе. Юрочек уже спал, пуская пузыри носом.

– Нету ти ни кого зде! Кому ту быти?

– Разбегли ся сучьи дети!

– Поидемъ отсель! – слышал Иван хмельные голоса.

Вновь заскрипела и хлопнула дверь. Шаги удалялись. Наступила продолжительная, звенящая тишина. Слышно было только, что где-то под стогом копошилась мышь…

– Копиемъ стогъ насунули, суки (Копьем в стог кололи, суки), – прошептал Митрий еле слышно и с дрожью в голосе.

Затем он отнял длань от уст княжича и также тихо добавил:

– Тсс! Молчи Иванушка, нельзя глаголати. Пожди есчо маленько…

Холодно, и жутко было Василию Васильевичу в порубе[7], что на Шемякином дворе на Москве. Он сидел, закутавшись в драный тулуп, на небольшой охапке соломы в полной темноте. Новый московский князь не велел зажигать даже лучины в темнице, где заточен был его пленник – двоюродный брат. Руки и ноги князя были скованы кандалами так, что особо и не походишь, и не поделаешь чего-либо. На лице была повязка, закрывавшая глаза. Крынка воды и кусок краюхи были у него в ногах на глиняном полу, а в углу поруба стояло смердящее ведро. Стены сруба были так хорошо законопачены, что свет почти не проникал внутрь. Князь Василий передвигался на ощупь. Шестым чувством угадывал он, что свечерело.

Вдруг его ухо четко различило, что к порубу подошло несколько человек. Князь понял, что старались идти тихо, но снег легким поскрипыванием выдавал пришедших. Вскоре негромко щелкнул ключ в тяжелом навесном замке. Замок сняли с петель, а за ним отодвинули и засов. Князь Василий окликнул:

– Кто тутъ есть?

Ответа не было. Тихо скрыпнула дверь, и князь понял, что вошли.

– Кто пришелъ? Что надо ти? – вновь взволнованно спросил Василий Васильевич.

Ответа не последовало. Сердце князя забилось гулко и тревожно. Вошедшие в поруб молчали, но дышали тяжело. Ноздрями князь почувствовал запах крепкого меда и пива.

– Иль погубити решил мя брат мои – князь Димитрии? – в отчаянии спросил он.

Вошедшие молчали и лишь натужно сопели.

– Отвечаите, холопы! А коли тако, даите молитву покаянную сотворю! – крикнул он дерзко.

– Не быти тобе днесь в покойникахъ, – молвил приглушенно кто-то сиплым пьяным голосом.

– Моя бы воля, отправилъ бы тя к праотцамъ, да не велено, – молвил другой уже с провизгом, – вспомяни ноне, как брату свому князь Василью Юрьевичу велел очи вынуть.

Кто-то третий лишь негромко гоготнул.

– Вали его, – молвил осипший голос.

Василий Васильевич почувствовал, что сверху навалились двое и опрокинули его навзничь спиной на солому.

– Волци, чего хотите? Не троньте мя! – воскликнул князь. Сердце его бешено забилось в груди.

– Язви его! – крикнул тот, что с провизгом.

– Не троньте мя, людие! Брату Димитрию молвите за мя, де постригъ прииму, уиду в монаси, отдамъ ему Великии столъ Московскии. И вас награжу! Не забуду милости вашеи! – успел крикнуть Василий.

Он почувствовал, что тяжелые и сильные мужи придавили его к земле и держали крепко за руки и за ноги, несмотря на то, что он и так был хорошо скован. Вдруг с его лица сорвали повязку. В последний момент увидел он яркую вспышку факела, горевшего над ним, и искаженные ненавистью лица незнакомых ему холопов. И тут же в свете факела чья-то рука поднесла к очам отливавшее ярким бликом факельного пламени острие клинка. Оно было сверху – в вершке от его глаз.

Мгновение! …

Десное око князя пронзило невыносимой болью и огнем.

Еще мгновение! …

Левое око выжгло нестерпимым, колющим ударом.

Последнее, что помнил князь в тот миг, – то, как на лик ему хлынула горячая, липкая кровь, омывшая, выплеснувшая из глазниц адскую муку боли. И последнее, что выкрикнул он, уже теряя сознание:

– Изверги! Нету вам прощения!

На высоком, обрывистом левом брегу полноводной Оки высится рубленый град Муром. Неприступными в ту пору были его стены и стрельницы[8]. Был он крепким градом-сторожей Московской Росии на восточных ее рубежах. А окрест Мурома по берегу стоят небольшие, но крепкие монастыри: Благовещенский, Троицкий, Спасский. Стал Муром прибежищем князьям Ряполовским и юным княжичам. Когда случились в Троице сумятица и великий сполох, спрятали их чернецы. А под покровом темноты бежали Ряполовские из Сергиевой обители, спасая княжичей Ивана и Юрия. Ушли сначала на двух санях в свою вотчину под Юрьев-Польский. А оттуда со своими дружинами и холопами в Муром. Затворились в граде и стали готовиться к осаде.

В градских хоромах Мурома, что близ храма святителя Николы Набережного, в большой палате собрались пять вящших мужей Московской земли, среди которых были двое детей – княжичи Иван да Юрий. На лицах бояр были тревога и озабоченность. Рассказывал молодой боярин Василий Федорович Образец, бежавший от Шемяки из Москвы и только что приехавший в Муром. Печальные вести привез он с собой. Чем дольше слушали братья Ряполовские и муромский воевода Константин Александрович Беззубцев, тем тревожнее и озабоченнее становились их лица и глаза. Шестилетний княжич Иван видел это, угадывал в глазах и речах взрослых тревогу. Ему становилось страшно, хотя он мало что понимал из разговора бояр. Однако десной рукой прижимал он к себе малого братика Юру. А тот крутил белобрысой головкой и беспечно ковырял в носу указательным перстом.

– Шемяка – песъ, упиваеться победою. А полоняника князь Василья посади на своя дворе в порубъ. На Москве и ведать не ведали про то. Но чрезъ два дни прошелъ слухъ, де ослепленъ есть князь Василии Васильевичь! – молвил-выкрикнул боярин.

– Не приведи Господеви! – вскричал Иван Ряполовский.

Испуганный этим криком княжич Иван вздрогнул и посмотрел сначала на старшего Ряполовского, а потом в глаза Митрию. Тот не мог его обмануть. Ваня увидал, что в очах Мити блеснули слезы, и тот посуровел ликом. В синих глазенках княжича вспыхнул испуг, но он справился с собой и еще сильнее обнял малого братишку.

– Жестокосердно, коварно отмстилъ князь Димитрий Великому князю Василью! – промолвил, качая головой, воевода Беззубцев.

– За князь Василья Юрьевича Косого[9] отмстилъ – за братца свово старшенького, хотя сам тогда на стороне князя Василья Васильевича был, – сказал, тяжело вздохнув, Семен Ряполовский.

– А дале то, что с князь Василиемъ Васильевичем стало ся? – с нетерпением спросил Иван Ряполовский.

– Вместе с княгинею-женою поточи его во Углич – в заточение. А мать-княгыню Софью Витовтовну есчо дале – в Чухлому, – ответствовал Образец.

– Да, оттоле не вырвисси, – промолвил воевода, – то все удельные-т грады Юрьевичей.

– Ну а како же ины мужи: служилые, дети боярские, бояре да князи? – спросил вновь Иван Ряполовский.

– Служилыя-т люди, дети боярския приводили ся к крестоцелованию на имя князь Димитрия Юрьевича. Но князь Василии Ярославич и Семен Оболенской отказали ся присягати, да поточи в Литву, – отвечал Образец.