Рождение чудовища - Гульнара Черепашка

Поздно, - он бросил мимолетный взгляд на потемневшее небо. – Укладывайся. Завтра рано вставать.

Спорить с колдуном девушка не посмела. Это было еще страшнее, чем ложиться на травяную подстилку в новой накидке. Он не бил ее, не кричал, по-доброму обращался с ней. Но Накато испытывала перед ним трепет, даже ужас. Чего ждать от брата или других людей в племени, она знала. Чего ждать от колдуна, с которым ушла по доброй воле – не могла даже предположить.

Она поворочалась немного, укладываясь поудобнее – в многослойной накидке из новой ткани это оказалось непривычно. И наконец уснула.

*** ***

Они шагали через бескрайние поля день за днем.

В пути Накато приходилось пересчитывать собственные пальцы. Колдун заставлял – он принялся учить ее счету. Премудрость показалась на первый взгляд несложной.

Можно считать пальцы – и это понятно. Накато удивилась даже, как ей такое не приходило в голову само. Еще понятнее – считать лепешки или пересчитывать корешки, что удалось накопать к ужину. Сложнее оказалось понять, зачем считать предметы, которых больше, чем пальцев на руках. А зачем считать истекшие дни? Или, того лучше, собственные шаги?!

- Ну, вот как вы ведете счет своим страусам в стадах?! – восклицал, выходя из терпения, колдун.

- Зачем же им вести счет? – удивлялась в ответ Накато. – Кто вообще считает страусов?

- Ну, как ты узнаешь-то, все ли они на месте?!

- Ну, я смотрела всегда – кто где, - девушка недоуменно моргала. – Несушки – с розовым пером, с рябеньким крылом, с черным перышком на шейке, с короткой лапкой, - принялась она перечислять.

- Избавь меня от этого! – взмолился колдун, не выдержав. – Ты что, собираешься перечислить всех до единого страусов из стада в несколько десятков голов?! Видят духи, я выбрал правильную помощницу. Ты уже сейчас – истинное воплощение кошмаров. Ты даже меня приводишь в ужас!

То, что колдун насмехается, Накато понимала. Ни в какой ужас она приводить его не могла. Куда ей – бывшей рабыне!

Он-то могущественный колдун, умеет говорить с духами. Захочет – и оставит Накато одну среди полей. Она, конечно, найдет себе корешки на пропитание. Но совсем скоро ее саму найдут гиены или львы. Себе на пропитание. Это – наводит ужас. А ей пугать его нечем. Даже если бы она и захотела.

Колдун перестал наводить на нее парализующий страх. За несколько дней она к нему привыкла. Теперь она боялась его не больше, чем своего брата.

Возможно, даже чуть меньше – потому что колдун никогда не выходил из себя и не орал на нее, тем более – не колотил, не бил ремнем или хлыстом и не оставлял без еды. Да и работать не заставлял. Приходилось только идти. И еще – считать. Сначала – день за днем пересчитывать и пересчитывать свои пальцы. А потом – учиться считать шаги. Этого Накато не понимала, но искренне старалась понять.

Не то, чтобы колдун особенно сердился за непонятливость. Но все же такая работа лучше, чем таскать воду с родника, убирать в загонах страусов или стирать тяжелые шерстяные одеяла в озере или речушке.

Интересно, зачем колдуны все считают? Как пересчет шагов, пальцев и разных предметов привлекает помощь потусторонних сил? Едва Накато запомнила, как надо считать, ее стало грызть острое любопытство. Колдун рассказывать не спешил. Однако считать все, что попадется на глаза, сделалось для девушки привычным. И она уже без понуканий считала на ходу то одно, то другое. И облачка в небе, и количество толстых стеблей, из которых нужно сложить костер вечером. И даже звезды в небе по вечерам, перед тем, как заснуть. Колдун вроде как был доволен.

Изредка Накато видела вдалеке спины мамонтов, рассекающих высокие травяные волны. Если шагало одно стадо – это дикие мамонты. Если рядом идут две-три шеренги с главной слонихой во главе и следующим за ней молодняком, а вокруг них колышется трава над невидимыми под высокими метелками людьми и страусиными стадами – значит, это кочевье.

С каждым днем возвышения и холмы, мимо которых они шли, делались выше. А потом вдали появилась голубоватая дымка над темной полосой гор.

Накато часто думала впоследствии, что эта дорога к горам была самым счастливым и беззаботным временем ее жизни. Почти таким же, как детство, которого давно не помнила.

*** ***

- Будь ты проклят! Будь ты вовеки проклят!

- Буду, непременно буду, - с усмешкой отозвался колдун. – Я и так уж давно навеки проклят, тут ты опоздала. Подумать только – и эта самая женщина пару дней назад со слезами на глазах благодарила меня за то, что забрал ее с собой.

Накато не ответила – она задыхалась. Даже если бы голос повиновался ей – мыслей не осталось, слов тоже.

Накатила очередная волна боли, и девушка взвыла, выгибаясь дугой. Колдун швырнул в костер какой-то травы из поясного мешка. Больше всего Накато хотелось содрать этот мешок с его пояса и растоптать, растерзать, развеять по ветру траву, которую он так тщательно собирал и сушил.

- Я ведь в самом начале говорил, что будет трудно, - мягко заговорил он снова.

Под сводами небольшой пещеры раскатился очередной вопль. Больно, до чего же больно! Что он ей подсунул, что за отраву?!

Вести столько дней через поля, чтобы просто отравить. Боги и духи, как больно, как нелепо! Колдун говорил что-то еще, но Накато его не слышала.

Она потеряла счет времени. В какой-то момент отметила, что ветерок, задувавший в пещеру, посвежел. Запах травы сделался слабее. Кажется, солнце спустилось к горизонту. Больше девушка ничего не помнила.

Наутро проснулась разбитой и измученной. Голова нещадно болела, в горле пересохло. После сна на голых камнях тело затекло, ее пробирал озноб.

Накато перекатилась с трудом набок, попыталась приподняться. Слабость мешала. Попыталась открыть глаза – их нещадно резало, различить что-то перед собой не получалось.

- Пить хочешь? – в голосе колдуна слышалось неподдельное сочувствие.

Она сумела лишь кивнуть. Ее приподняли за плечи, поднесли к губам чашку. Она глотнула и зарычала, попытавшись отпихнуть чашку – там оказался давешний настой.

Снова он поит ее отравой! Колдун держал крепко, не позволял вырваться. А у нее совсем не осталось сил.

- Придется выпить, - проговорил он. – Так нужно…

Снова невыносимая боль и судороги, собственный крик и проклятия. Да, порка плетью – это больно. Но не настолько! И