Рождение чудовища - Гульнара Черепашка

на голову, прижалась щекой. Мех жесткий, но приятный на ощупь. Этот лев успел отрастить зимнюю шкуру – плотную, теплую. Ее добыча! Колдун отправил ее охотиться на льва, чтобы проверить – насколько сильной и быстрой она стала. Шкура добытого зверя стала для нее теплым одеянием.

Не то, чтобы она страдала от холода. Накато привыкла к лишениям. Жизнь раба не слишком тепла и сытна. Да и настоящие холода не успели прийти. Но Амади сказал – не обязательно терпеть лишения, когда нет в этом нужды.

Сейчас нужды ежиться от прохлады нет. Значит – можно одеться. В глубине пещеры лежит пара стволов толстых деревьев, разбитых ею в щепы голыми руками. Недалеко от выхода висят прибитые деревянными колышками к стене тушки пойманных утром грызунов, что водились у подножия гор. Спешить не нужно.

Она протянула руку, взяла прислоненную к стене пещеры длинную флейту, сделанную из длинного стебля тростника. Протяжный мелодичный свист поплыл над полями, покрытыми засохшей, потерявшей зелень, травой…

*** ***

- Красиво ты играешь, - на плечо Накато опустилась тяжелая рука.

Девушка вздрогнула, подняла взгляд в испуге. Она была уверена, что одна на краю скалы! Ни шагов, ни шороха камней не слышала. А ведь ее слух после преобразований обострился многократно.

- Мастер Амади, - выдохнула она. – Я не слышала, как ты подошел…

- Придет время – научишься слышать и это, - обнадежил он. – А пока что – у тебя обнаружился неожиданный талант. Я третий день сижу на скалах наверху, слушаю, как ты играешь. А петь умеешь?

- Я? Петь? – растерялась девушка. – Я ведь рабыня, а не наложница.

- Ну, какую-нибудь песню ты наверняка помнишь. А ну, попробуй, - колдун уселся рядом с ней.

Не спорить ведь с ним. Хорошее дело – спеть песню! Скабрезные запевки, бывшие в ходу у рабов, убиравших за страусами, тут не годятся. Накато напрягла память, вспоминая, что пела брату Мунаш на вечернем отдыхе. Ее, Накато, не просил спеть даже старик Асита.

В памяти всплыли слова про облака, растянувшиеся на закате над солеными озерами. И про бредущих через высокие травы мамонтов, что несут на спинах свернутые шатры к месту нового кочевья.

- Все, хватит, - оборвал ее Амади, когда она запнулась, забыв, что дальше. – Да, играешь ты куда лучше, чем поешь, - он сокрушенно вздохнул. – Таким пением только гиен в ночи распугивать.

Накато смолкла. Хвала богам! Петь – та еще мука. Как это у наложниц так легко получается: берет в руки нгомби и начинает перебирать струны пальцами, и тут же поет что-нибудь удивительно мелодичное. Такое мелодичное, будто и голос у нее вроде нгомби. Будто прямо во рту у нее струны натянуты.

- Н-да, - протянул колдун после долгого молчания. – Жаль, а учить тебя пению уже поздно. Придется обходиться без него – а я уж было размечтался.

- Мастер Амади, - окликнула Накато, видя, что он смолк и не продолжает. – А зачем мне учиться петь?

- Мужчины впечатлительны, - отозвался он непонятно. – Ты разве не замечала?

- Впечатлительны? – недоуменно повторила она.

- Да, именно впечатлительны. Грубые и бестрепетные сердца воинов тают перед образцами истинной красоты. Броню, в которую они одеты, пробивают не стрелы коварства или хитрости, но безмолвное очарование нежных красок рассвета, игры солнечных лучей в замысловатом ажуре медного браслета на тонком запястье, аромата гладко расчесанных кудрей…

Накато вздохнула. То, о чем говорил колдун, было ей непонятно. Должно быть, ей не хватало впечатлительности, так свойственной грубым и бестрепетным сердцам суровых воинов. Красота – не по части рабов. Она, Накато, привыкла выбивать ковры и одеяла, мыть посуду и нарезать мясо, присматривать за страусами, копать глину возле озер. А в красоте не смыслила ничего. И к чему мастер Амади говорит об этом? Что ему за дело до впечатлительных мужчин?

- Что ж, - заговорил колдун снова. – Раз не умеешь петь – станешь ночным кошмаром.

- Чьим ночным кошмаром? – насторожилась девушка.

- Ты задаешь правильные вопросы, - он рассмеялся. – Сообразительна, хоть эту сообразительность из тебя и выбивали очень старательно. Чьим прикажу – того и будешь. Будешь являться в ночи и наводить страх. А понадобится – и убивать.

Убивать? Кого – впечатлительных мужчин, тающих при звуках песни о растянувшихся над солеными озерами облаках на закате?

Что ж. Не зря ведь она теперь быстра, как пещерный лев. И сильна – так, что может одолеть пещерного льва, отделавшись царапинами. Царапинами, которые затягиваются на глазах. Теперь, должно быть, она и с вооруженным воином справиться в состоянии. И даже стрелы и камни из пращи ей не так страшны, как прежде.

- Поиграй еще, - попросил колдун, облокачиваясь на камень.

Накато молча поднесла флейту к губам. Над осенней равниной вновь поплыли тихие печальные звуки. Легкий ветер тронул сухие потемневшие метелки колосков, так что они заколыхались, стелясь волнами, и плавная мелодия слилась с его дуновением. А разбегающиеся над верхушками травы волны, казалось, танцевали, слыша музыку…

*** ***

Мы пойдем на север, - заявил колдун поутру.

Что ж, на север так на север. Какая ей разница? Сборов у Накато не было. Все, что ей принадлежало, было на ней: желтая накидка, львиная шкура и теплая оплетка на ноги из обрезков кожи. Поели, погасили костер и вышли в путь. С собою она захватила только свою флейту.

Девушка привычно шагала за колдуном. Тот вздумал проверять – что она помнит из его уроков счета. Помнила многое, хотя кое-что и подзабыла.

- Мастер Амади, ты же колдун, - заявила как-то Накато на привале. – Почему мы не можем – оп! – и переместиться разом туда куда нужно?

- Эк, - он крякнул, потом – вынужденно рассмеялся. – Я не видел таких колдунов, которые обладали бы подобной силой, - проговорил после недолгого раздумья. – Переноситься в другое место силою мысли – такое доступно лишь бесплотным духам и самим богам, что создали этот мир. А я – человеческой природы, хоть и обладаю даром.

- А по воздуху ты, значит, тоже летать не умеешь? – задавала новый вопрос с трепетом.

Все никак не могла привыкнуть, что за вопросы ее не наказывают – напротив, колдун нарочно предупреждал, чтобы спрашивала обо всем, о чем вздумается. Не молчала.

- Вот по воздуху летать умею. Но не буду –