Демидовы: Столетие побед - Игорь Юркин

Смерть Никиты Демидова и отъезд Татищева в Швецию замедлили их ход. Заводчик умер в ноябре 1725 года — именно тогда, когда Вышний суд заслушивал мнение Геннина по его с Татищевым делу[329]. Последнее слово оставалось за императрицей — ей собирались отправить и экстракт решения суда, и мнение Геннина. В этой точке дело могло замереть на годы.

Возвратившийся в Петербург в начале мая 1726 года, Татищев его подтолкнул. Почти сразу, в июне, он подал челобитную, в которой писал о «пагубной клевете» Демидова, стремившегося без причины его погубить. За верную и прилежную службу Татищев надеялся на милость государя. Вместо этого вызнал его гнев, из-за чего и здоровья лишился, и «едва живот удержал». Пока шло следствие, ему долго не платили жалованья, он вынужден был влезть в долги. Татищев подчеркивал, что Вышний суд оправдал его и будто бы «за невинное терпение и разорение» приговорил «учинить» ему награждение. По его словам, отпуская в Швецию, выдать награждение обещал ему и Петр[330].

Резолюции на эту челобитную не последовало (по мнению А.И. Юхта, не без влияния Меншикова), но Акинфий Демидов, оповещенный о ней, обоснованно забеспокоился. Как повернется дело дальше — было не ясно. Возможно, лучшим для него шагом в этой неудавшейся интриге было заключение мирового соглашения. В случае утверждения приговора оно не отменило бы штрафа (назначенного не за обиды Татищеву, а за нарушение Демидовым правил подачи жалоб). Больше того, оно подразумевало дополнительные расходы — следовало что-то заплатить обиженному. Но, заключенное сейчас, оно погасило бы активность Татищева, подталкивавшую утверждение приговора. Руководствуясь, возможно, такими соображениями, Акинфий написал письмо Меншикову, в котором описывал свое видение ситуации и советовался по ее поводу. Приговор, подчеркивал Акинфий, учинен в Вышнем суде до ознакомления с мнением Геннина (намек на то, что в противном случае он был бы другим, что, заметим, вполне возможно). Но даже и в нем «того не показано, чтоб ему, Василию Татищеву, какую награду учинить». Трудно сказать, какой выход из положения — мир или продолжение войны — в действительности предпочел бы Акинфий[331]. Судя по письму, он был готов на мировую (инициатором которой, по его словам, выступил Татищев), соответственно, был готов «хотя ему что и дать — быть так». Закрытие темы ценой умеренных расходов вполне его устраивало. Война — это новые жалобы Татищева, новые обращения к покровителям с целью эти жалобы нейтрализовать. Но в выборе решения он полагался на мудрость патрона: будет так, «как ты, государь, о сем соизволишь»[332]. По мнению Юхта, решающее слово сказал именно Меншиков, очевидно, посоветовавший мириться.

Сделка состоялась во второй половине февраля или в марте 1727 года. Сумма заплаченного отступного неизвестна: Демидов писал, что Татищев просил у него две тысячи рублей, пострадавший много позже упоминал о сумме в три раза большей. После расчета заводчик попросил Татищева подать новую челобитную, что тот и сделал, написав в ней, что «добровольно помирился» с Акинфием и его матерью (вдовой обидчика) и в дальнейшем ни он, ни его наследники впредь дела по этому предмету обязуются не возбуждать. О состоявшемся мире с господином советником Татищевым Демидов в апреле информировал Меншикова[333].

Итак, Акинфий Демидов потерпел поражение. Но, во-первых, кашу с Татищевым заварил не он. Во всяком случае, все действия, после которых дело уже нельзя было повернуть назад, предпринимал отец. Если Демидовы допустили в этой истории ошибки, то более чем наполовину это были ошибки отца. Во-вторых, нет худа без добра. Раньше за контакты с VIP-персона-ми отвечал отец. Лишившись налаженных связей, Акинфий первое время, можно думать, чувствовал себя не так уверенно, как прежде. Судьба послала ему случай, мобилизовав дипломатические способности, наладить отношения с наиболее актуальным «милостивцем» — в данном случае с Меншиковым.

Но память у Акинфия была, наверное, не хуже, чем у помнившего наизусть Писание отца. Он не забудет поражения, хлопот, здесь и там упущенной выгоды. Когда судьба снова столкнет его с Татищевым, он одержит победу.

Затянувшийся конфликт научил Акинфия многому. В том числе — с властью не задираться, использовать в диалоге с ней мягкую силу. Что он извлек из этой истории уроки, видим, наблюдая развитие его отношений с Генниным.

Главный командир уральских заводов В.И. Геннин появился на Урале, когда конфликт Демидовых с Татищевым зашел в тупик и требовал постороннего вмешательства. Демидовы были остро заинтересованы в том, чтобы склонить генерала на свою сторону. И отношения с ним с самого начала выстраивали значительно более аккуратно, чем начинали их строить с Татищевым. Не испортив их, Акинфий в конечном счете сумел его приручить.

Геннин по характеру был человеком более гибким, чем Татищев. При этом — отнюдь не легковерным, склонным скорее переоценить опасность, чем недооценить. В том, что из себя представляют комиссар Демидов и его старший сын, в их достоинствах и недостатках он вполне разобрался, расследуя ссору с Татищевым. По мере разбирательства его отношение к ее участникам менялось то в одну, то в другую сторону — на него влияли документы, с которыми он знакомился, показания свидетелей, непосредственное общение с заводчиками, мнение близких к трону их защитников.

Проведя порученное расследование, Геннин довольно быстро склонился на сторону Татищева. Но чтобы убедить, что разбирался в деле «не маня ни для кого», признал факт, что на заставах, устроенных Татищевым на дорогах к демидовским заводам, задержки проезжающих, хлеба и припасов все же имели место. Всю вину за них он возложил на «плутов камисаров и на заставах будучих»[334], которых своей властью и наказал. В обвинениях Демидовых, получается, почти ничего не подтвердилось, а что подтвердилось — Татищев был ни при чем. Кратко изложенная в шести пунктах донесения Петру генниновская версия событий выглядит весьма убедительно и в том, что касается Демидовых, хорошо согласуется с нашим о них представлением. Вместе с тем следует учесть, что Геннин был лично заинтересован в том, чтобы обелить Татищева в глазах Петра. В литературе отмечалось (и ознакомление с документами подтверждает обоснованность этого мнения), что Геннин опасался надолго застрять на Урале[335]. Задержки было не избежать, если бы не нашлось достойной ему замены. Петр дал Геннину гвардии сержанта Украинцева, чтобы после того, «как все здешние заводы исправлены, манифактуры и фабрики построены и в действо произведены будут», тот стал «над оными всеми делами директором». Поработав с ним, Геннин отозвался о кадровом резерве более чем недвусмысленно: «…человек доброй, но не смыслит». Не приглянулся ему и Михаэлис: «…неможет (болеет. — И. Ю.) и мало памятен… он мне мало помощи здесь подает». Единственной кандидатурой, за которую Геннин, похоже, мог поручиться, был «смышленый, рассудительный и прилежный» Татищев. Но он от предложений подключиться отговаривался, заявляя, «что ему у того дела быть нельзя» сразу по нескольким причинам. Две из них, названные Генниным, касаются отношения Петра к Татищеву и того, как это может повлиять на результаты трудов последнего. Третья — непосредственно конфликта с Демидовым. Татищев вполне резонно рассуждал, что «ежели на Демидова управы учинено за оболгание не будет и убытки ево награждены не будут, то он и впред с ним будут во вражде и безпокоистве, чрез что ползе вашего величества не без вреда быть может»[336]. Нет оснований подозревать в Геннине стремление очернить Демидовых вообще. Но в том, что ему было выгодно, чтобы Петр принял сторону Татищева, посчитав действия его противников «оболганием», сомневаться не приходится. А если так, то остережемся полностью доверять доводам генерала, тосковавшего по Петербургу.