Демидовы: Столетие побед - Игорь Юркин

Итак, Демидовы стали дворянами. Но с появлением у них дворянского патента вопрос получил разрешение только в формальном плане. Предстояло не менее важное — интеграция в сословие. Процесс оказался длительным и для многих из Демидовых болезненным. Павел Бажов, пытаясь понять личность Акинфия, усмотрел в ней след «основного и самого трудного конфликта Демидовых с родовым барством». Это наблюдение можно и проигнорировать, списав на отражение свойственных эпохе интерпретационных моделей (вроде того, как понимал суть опричнины Сталин: конфликт самодержавной власти с боярством). Но, погружаясь в исторический материал, трудно не согласиться с тем, что в истории рода Демидовых писатель подметил нечто действительно важное. И уж если к этому конфликту он свел главное в Акинфии (это, по нашему мнению, едва ли справедливо), то что говорить о других Демидовых, к боям с этим противником (потомственным дворянством) менее подготовленных. Чуть ниже увидим, как долго, изощренно и безнаказанно унижали и ставили на место брата Акинфия Никиту в родной его Туле, категорически не желая воспринимать его в новом сословном амплуа. Причудливая личность Прокофия Демидова (старшего сына Акинфия) в значительной степени сформировалась такой именно в силу непреодоленных им возрастных конфликтов, развивавшихся на фоне очень негладкой интеграции в сословие.

Мы сказали, что Демидовы, обретая дворянство, что-то и проигрывали. Прежде всего они теряли сформированную средой, в которой родились, идентичность. Приобрести ее, меняя лошадей на переправе, было непросто.

Наследство находит наследника

Если одворянивание в какой-то степени сплачивало род, другие события, произошедшие после смерти Никиты, продолжали былое его единство расшатывать. Несомненно, именно такую роль сыграли действия Акинфия, властной рукой закрепившего за собой не только завещанное отцом, но и движимое и недвижимое имущество, принадлежавшее его матери.

Мы помним, что комиссар Демидов сначала одного за другим отделил младших сыновей, потом в 1720 году приобретенным имением (имуществом) «во всем удостоил и благословил вечным наследником большаго сына». После смерти Никиты четвертая часть этого имущества по закону должна была отойти его вдове Авдотье Федотовне. Управлял им Акинфий, его родительница в дела не входила. Но в качестве потенциальных наследников матери на доли доставшейся ей недвижимости в принципе могли рассчитывать и другие сыновья. Акинфий желал захватить ее всю, несомненно считая принадлежащей себе по праву. Можно назвать по меньшей мере две причины, дававшие ему моральное для этого основание. Во-первых, воля отца (недвижимое не дробить) по этому поводу была высказана со всей определенностью (что она еще и совпадала с законом — другой вопрос). Во-вторых, Акинфий при жизни отца трудился в одной с ним команде, делал общее дело и никак не выделял своей доли нажитого. В каждом рубле, оставшемся после Никиты, были и его гривенники. В ситуации, когда часть собственности переходила к матери и она могла назначить другого наследника, он рисковал частью капитала, созданного собственным трудом.

Принимая отцовское наследство, Акинфий занялся закреплением за собой и материнской доли. Прежде всего в 1726 году по ее распоряжению он «наградил» братьев и сестру «денгами немалою суммою» сверх полученных ими раньше (братьями — при отделении, сестрой — при выдаче замуж). Эти деньги, передача которых подавалась как благодеяние, совершаемое «для поминовения», фактически являлись отступным за согласие младших не оспаривать ее завещание, каким бы оно ни было[315]. Названные «немалыми» суммы были, возможно, не так уж велики и уж точно не сравнимы с тем, что предстояло получить старшему сыну. Их величина, несомненно, обсуждалась. Остались ли заинтересованные лица итогами переговоров довольны — трудно сказать. Но соглашения были достигнуты и юридически закреплены данными братьями друг другу особыми записями, оформленными в Петербурге в присутствии и за свидетельством высокопоставленных персон (графов Федора и Петра Апраксиных, Антона Девиера и других)[316].

Образец такой записи демонстрирует документ, данный Акинфием Григорию 10 февраля 1726 года[317]. Содержащиеся в нем детали дополняют представления о взаимоотношениях потенциальных наследников. Запись должна защитить Григория. Акинфий заявляет, что ему до брата, его жены и их детей дела нет, обязуется «ни во что ево, братня, как в движимое, так и в недвижимое имение и в покупные ево, братняя, заводы… не вступатца и ея императорскому величеству челом не бить». Одновременно запись страхует и автора текста — Акинфий упоминает, что Григорий давно отделен «от отца нашего и от меня прочь с награждением как от движимых, так и от недвижимых имений». А ведь, казалось бы, старшему за успех юридического оформления гигантского наследственного приобретения опасаться не приходится. И тем не менее… За нарушение соглашения назначается неустойка в две тысячи рублей — довольно значительная, подтверждающая серьезность намерений.

До смерти Григория эти договоренности сторонами не оспаривались. (Да и как было оспаривать, если вдова в своей духовной именовала передаваемые при этом ею суммы «награждением», то есть актом ее доброй воли?) А вот позже Акинфий один из пунктов нарушил, что привело к резкой и длительной дестабилизации отношений внутри рода. Но об этом позже.

Свою долю в недвижимом имуществе покойного мужа вдова, «не бив[318] челом и не справя за собою, все без остатку уступила… в вечное владение» Акинфию. По-видимому, к осени 1727 года это решение было уже оформлено — в документе этого времени она упоминает, что об этом известно в Вотчинной коллегии и в Тульской провинциальной канцелярии[319].

Разделавшись с недвижимостью, 23 октября этого года вдова составила завещание, определив в нем судьбу также и движимого своего имения. Собственные денежные ее средства были скромными, что понятно: насколько известно, никакого участия в делах мужа и сыновей она не принимала. Григорию и Никите она назначила по 500 рублей, замужней Анастасии 300. Еще что-то (суммы не оговорены) завещательница определила раздать по церквям, на милостыню нищим и «роду своему неимущим», а также «на здание церковное». Все оставшееся приказывала «ему, Акинфию, и по нем наследником ево держать в поминовение [по] муже моем и по мне по вся годы по расмотрению своему, оставя скупость… души наши поминовением строить, и годовые службы по нас служить по християнской законной должности». «И оным меньшим моим детем, Григорью и Никите, дочери Настасьи и наследником их до того оставшаго имения дела нет». Душеприказчиком назначался Акинфий. Присутствовала санкция: нарушителей воли (перечислены поименно все дети, кроме Акинфия) матушка пугала вечным проклятием. Впрочем, если они «пребудут в тишине и в покое… завещание непоколебимо содержать», она же была готова желать им мира, благополучия, послать материнское благословение. Как видим, завещательница (а за ее спиной и Акинфий) отнюдь не исключала, что младшие «учнут об оном оставшем имении, которое я чрез сие завещание утвердила… бить челом на вышеписанного сына моего». Потому и просила, если такое случится, челобитных у просителей не принимать, суда не давать, требовать от них церковного покаяния и проч. Свидетельствуя верность выражения воли завещательницы, руку к ее духовной приложили 12 человек, все — временные и постоянные тульские жители: дворяне, чиновники, оружейники, посадские, среди прочих — состоявшие в свойстве с Демидовыми Петр Андреевич Володимеров и посадский Антип Герасимович Постухов (за него подписался сын Харитон). Завещание было зарегистрировано в Тульской крепостной конторе[320].