Стихотворения и поэмы - Ярослав Смеляков

191. КРЕСЛО

Все люстры празднично сияли,народ толпился за столомв тот час, когда в кремлевском залешел, как положено, прием.

Я почему-то был не в духе.Оставив этот белый стол,меня Володя Солоухинпо закоулочкам повел.

Он здесь служил еще курсантом,как бы в своем родном дому,и Спасский бой больших курантовбыл будто ходики ему.

В каком-то коридоре дальнемя увидал, как сквозь туман,ту келью, ту опочивальню,где спал и думал Иоанн.

Она бедна, и неуютна,и для царя невелика,лампадный свет мерцает смутнопод низким сводом потолка.

Да, это на него похоже,он был действительно таким —как схима, нищенское ложе,из ситца темный балдахин.

И кресло сбоку от постели —лишь кресло, больше ничего,чтоб не мешали в самом делераздумьям царственным его.

И лестница — свеча и тени,и запах дыбы и могил.По винтовым ее ступенямсюда Малюта заходил.

Какие там слова и речи!Лишь списки.Молча, как во сне.И, зыблясь, трепетали свечив заморском маленьком пенсне.

И я тогда, как все поэты,мгновенно, безрассудно смел,по хулиганству в кресло это,как бы играючи, присел.

Но тут же из него сухая,как туча, пыль времен пошла.И молния веков, блистая,меня презрительно прожгла.

Я сразу умер и очнулсяв опочивальне этой, там,как словно сдуру прикоснулсяк высоковольтным проводам.

Урока мне хватило с лишком,не описать, не объяснить.Куда ты вздумал лезть, мальчишка?Над кем решился подшутить?

192. ИСТОРИЯ

И современники, и тенив тиши беседуют со мной.Острее стало ощущеньешагов Истории самой.

Она своею тьмой и светомменя омыла и ожгла.Всё явственней ее приметы,понятней мысли и дела.

Мне этой радости донынене выпадало отродясь.И с каждым днем нерасторжимойвся та преемственность и связь.

Как словно я мальчонка в шубкеи за тебя, родная Русь,как бы за бабушкину юбку,спеша и падая, держусь.

193. В ЗАЩИТУ ДОМИНО

В газете каждой их ругаютвесьма умело и умно,тех человеков, что играют,придя с работы, в домино.

А я люблю с хорошей злостьюв июньском садике, в углу,стучать той самой черной костьюпо деревянному столу.

А мне к лицу и вроде впорув кругу умнейших простаковигра матросов, и шахтеров,и пенсионных стариков.

Я к ним, рассержен и обижен,иду от прозы и стихаи в этом, право же, не вижусамомалейшего греха.

Конечно, все культурней стали,но населяют каждый домне только Котовы и Тали,не все Ботвинники притом.

За агитацию — спасибо!Но ведь, мозгами шевеля,не так-то просто сделать «рыбу»или отрезать два «дупля».

194. «Не семеня и не вразвалку…»

Не семеня и не вразвалку —он к воздержанию привык —идет, стуча сердито палкой,навстречу времени старик.

Есть у него семья и дружба,а он, старик спокойный тот,не в услуженье, а на службунеукоснительно идет.

Не тратя время бесполезно,от мелких скопищ далеки,они по-внешнему любезны,но непреклонны — старики.

Их пиджаки сидят свободно,им ни к чему в пижоны лезть.Они немного старомодны,но даже в этом прелесть есть.

Спервоначалу и доныне,как солнце зимнее в окне,должны быть все-таки святынив любой значительной стране.

Приостановится движеньеи просто худо будет нам,когда исчезнет уваженьек таким, как эти, старикам.

195. ИЗВИНЕНИЕ ПЕРЕД НАТАЛИ

Теперь уже не помню даты —ослабла память, мозг устал,—но дело было: я когда-то проВас бестактно написал.

Пожалуй, что в какой-то мерея в пору ту правдивым был.Но Пушкин вам нарочно верили Вас, как девочку, любил.

Его величие и слава,уж коль по чести говорить,мне не давали вовсе праваВас и намеком оскорбить.

Я не страдаю и не каюсь,волос своих не рву пока,а просто тихо извиняюсьс той стороны, издалека.

Я Вас теперь прошу покорноничуть злопамятной не бытьи тот стишок, как отблеск черный,средь развлечений позабыть.

Ах, Вам совсем нетрудно это:ведь и при жизни Вы смоглизабыть великого поэта —любовь и горе всей земли.

196. ЛУМУМБА

Между кладбищенских голых ветвейнету, Лумумба, могилы твоей.

Нету надгробий и каменных плиттам, где твой прах потаенно зарыт.

Нету над ним ни звезды, ни креста,ни сопредельного даже куста.

Даже дощечки какой-нибудь нетс надписью, сделанной карандашом,что на дорогах потерь и победставят солдаты над павшим бойцом.

Житель огромной январской страны,у твоего я не грелся огня,но ощущенье какой-то виныне оставляет всё время меня.

То позабудется между всего,то вдруг опять просквозится во сне,словно я бросил мальчишку того,что по дороге доверился мне.

Поздно окно мое ночью горит.Дым табака наполняет жилье.Где-то там, в джунглях далеких, лежитсын мой Лумумба — горе мое.

197. КОМАНДАРМЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Мне Красной Армии главкомы,молодцеваты и бледны,хоть понаслышке, но знакомыи не совсем со стороны.

Я их не знал и не узнаютак, как положено, сполна.Но, словно песню, вспоминаютех наступлений имена.

В петлицах шпалы боевыеза легендарные дела.По этим шпалам вся Россия,как поезд, медленно прошла.

Уже давно суконных шлемовв музеях тлеют шишаки.Как позабытые поэмы,молчат почетные клинки.

Как будто отблески на меди,когда над книгами сижу,в тиши больших энциклопедийя ваши лица нахожу.

198. МЕНШИКОВ

Под утро смирно спит столица,сыта ют снеди и вина.И дочь твоя в императрицыуже почти проведена.

А впереди — балы и войны,курьеры, девки, атташе.Но отчего-то беспокойно,тоскливо как-то на душе.

Но вроде саднит, а не греет,хрустя, голландское белье.Полузаметно, но редеетвсё окружение твое.

Еще ты вроде в прежней силе,полудержавен и хорош.Тебя, однако, подрубили,ты скоро, скоро упадешь.

Ты упадешь, сосна прямая,средь синевы и мерзлоты,своим паденьем пригибаяберезки, елочки, кусты.

Куда девалась та отвага,тот всероссийский политес,когда ты с тоненькою шпагойна ядра вражеские лез?

Живая вырыта могилаза долгий месяц от столиц.И веет холодом и силойот молодых державных лиц.

Всё ниже и темнее тучи,всё больше пыли на коврах.И дочь твою мордастый кучеругрюмо тискает в сенях.

199. РУССКИЙ ЯЗЫК