Исповедь - Юра Мариненков

Снова лишь редкий треск в печи оживлял их полусонный разговор. Кажется, все эти вопросы были для него чем-то более важным, нежели для этого новичка.

– Значит, всё таки, мировая война, – тихо пробурчал под себя он, пытаясь до какого-то не последнего конца представить ситуацию.

– Откуда ты взял, что мировая?

– В камере той слышал, да и так, всё похоже на последствия..

– Мировой? – прервал его грубый и тихий голос. – Нет, какая же это война? Мировая это ведь всегда конфликт между, как минимум, двумя странами, которые начинают как-то влиять друг на друга, а здесь…., поверь…, – Серега снова застопорился, о чем-то думая. – Здесь только одна сторона. И всё…

Нечего было ещё подумать ему, так как всё это снова заходило в непонятные домыслы, самостоятельно развивать которые никак не хотелось. Говорить дальше, по всей видимости, опять не очень то имело какой-то смысл, особенно когда голова уже наполнена достаточным количеством полнейшей неурядицы. Он больше ничего не спрашивал, лишь только мельком посматривая на лежащую карту. На ней прерывающимися линиями были странно нарисованы различные символы, похожие на радиацию и подписи – новые, сектанты, РФ, колония. Очень странны, сильно помятый кусок бумаги был таким же непонятным, как и слова друга его настоятеля, но очень интересующим и очень страшным, казавшимся теперь не таким невероятным, как ещё мог бы казаться пару дней назад.

– Ну и что с твоим здоровьем после всего, – неожиданно прошептал ему знакомый голос, который, как казалось, уже спит.

Никак не ожидая, он сначала даже запнулся, желая сразу выкинуть часть собравшихся эмоций прямо на него, но потом каким-то образом быстро пришел в себя и уже спокойно направлял свой взгляд куда-то в тень.

– А как ты думаешь?

– Думаю, что не очень. Здесь ведь не церковь. Здесь люди своих же убивают, – с небольшой злостью закончил Серега.

– Вот это меня и пугает больше всего. Не понимаю, как можно так поступать?

Тот сильно выдохнул и пытался что-то сказать, каждый раз закрывая рот на начале слога.

– Можно. Поверь. Если больше ничего не остается, то можно, – всё-таки решившись, сказал он в ту же темноту, куда глядел Рома.

Тема уже точно подходила к своему угасанию, как и тлеющие дрова в печи уже почти полностью догорали и он укладывался на знакомый, бетонный пол как можно удобнее. Теперь его лишь беспокоил звук небольшого дождя, который заносился ветром прямо на лестничную клетку и казалось, что кто-то хаотично поливает подъезд с лейки.

– А что это?

– Где? На улице? Даа… – снова его задумчивость, потом небольшое молчание, но после продолжение. – Бомбы. Всё дело в них.

– Из-за них идет дождь?

– Да, – просто ответил ему он.

Теперь уже Рома точно решил засыпать, никак не хотя продолжать этот полупустой разговор, набитый лишь грудами непонятной информации.

– Можешь спать долго. Нам ещё здесь как минимум часов двенадцать пережидать, – сказал, по всей видимости, последнее на сегодня Серега и тоже стал поудобнее укладываться рядом с ним, прямо под иконами.

* * *

В эту ночь ему никак не спалось. Дело было даже не в том, что слышалось за дверью, а в том, какой на душе был камень? Казалось, что он помолился за всех и попросил у Господа милости за всё, но что-то до конца так и не хотело отпускать. Примерно такое же ощущение было в подвале того заброшенного, деревянного дома, но только теперь, это ощущение становилось гораздо тяжелее. Он поднялся, закинув новых дров и послушав около двери более громкие звуки необычной погоды, которую раньше никогда не встречал. Он даже успел присмотреться на стеллажи шкафа. Посмотрев все стоящие там фотографии, было ясно, что на всех них есть один и тот же человек, которому скорее всего и принадлежала эта хижина или, быть может, принадлежит и сейчас. Догадок, кто мог бы ещё владеть этим погребом – не было, хоть и вариантов тоже. Смотреть всё это, казалось, небольшим глотком чистого воздуха в этом грязном и сером мире. Такая память теперь точно была на вес золота и всё же, внутри, задавался вопрос – где он? В какой-то момент он всё же уснул, держа в руках затертую, почти полностью потускневшую икону божьей матери. На этот раз, казалось, сон был куда более крепок. Но только казалось…

Когда вроде бы ничего не могло потревожить такой сон, он услышал скрип. Спокойно и не особо вникая в это, Рома продолжал его слушать, именно до того момента, пока не закончился. Тогда, в странной, подвешенной тишине, ледяной воздух стал затекать прямо под его замлевшее тело, заставляя открыть глаза. Даже ещё некоторое время, видя всё происходящее, он всё же не до конца понимал, что происходит. Его взгляд лишь смотрел на седоволосое лицо человека, выглядывающего из-за двери с заливающимися глазами. Он втягивался в его глаза, понимая, что именно от них он не мог уснуть так долго, а точнее от самого этого человека, хозяина подвальной комнаты. Этот пожилой старик, в резиновом плаще и с опущенным дряхлым респиратором на шее, медленно наступал своими большими и грязными сапогами прямо на территорию комнаты. После пары его таких шагов, он аккуратно поднялся, опершись на стоящий сзади шкаф. Ему казалось, что он полностью чувствует боль его боль по старым глазам и тяжелым выдохам забитых легких.

– Отойди от моих вещей, – сипло и тихо проговорил этот дед, хватаясь за висящее на спине ружье.

– Хорошо, хорошо. Я сделаю всё, как скажете. Извините нас, – стараясь так же тихо, чтобы не разбудить других, шептал ему он.

– Какое нахрен извините? Тебе тут что, прощальный дом? Кто такие? – спрашивал он, бегло и как можно внимательнее осматривая, лежащих в разных углах комнаты, ребят. – Какие…? За кого?

– Мы одиночки, – как можно увереннее сказал Рома, боясь, что за этим ответом последует ряд вытекающих вопросов, ответить на которые он будет не в силах.

– Я так и поверил, конечно. С такими-то стволами и одеждой только одиночки и ходят. Если сейчас не признаешься – всех на тот свет отправлю. О, Господи, за что мне всё это? – проговорил задыхающийся старик, тряся ружье.

– Я… Мы, правда, одни. Я вам честное слово даю. Я священник, отец. Помилуй. Не стреляй.

– Молчать, – резко и гораздо громче сказал он, ещё больше начиная трясти своими дряхлыми руками. – Про веру будет мне ещё тут что-то рассказывать. Сопляк.

Никогда ещё Роме не казалось раньше, что может наступить момент, где его слова о вере будут настолько ничтожными и неправдоподобными, что