Исповедь - Юра Мариненков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тебя как зовут? – спросил он, наверное, своего спасителя.
– А какая разница? Что тебе это даст?
– Я за тебя помолюсь. Буду молится, пока не замерзну.
– Ты лучше это там за моего отца сделай. Он всё таки как-никак мне это приказал. Узнал, что поп у нас тут сидит и вот попросил блин, на свою голову.
– А как имя отца.
– Гена, – резко ответил он, заканчивая возиться и, видимо, уже собираясь удирать, – Геннадий Михалыч, закончил он и быстро ушел куда-то во всё ту же тьму.
Внутри теперь переполняли эмоции и слова, которые хотелось передать этому парню, хоть ещё и не до конца понимая, что произошло, но конечно же, он никак не успел это сделать. В тот момент, когда его рот открылся, от того уже не было даже малейшего звука.
Он ушел. Неожиданно, оглядевшись на длинный забор этого места, его взгляд уткнулся на вышку, с которой начинал слезать по всей видимости часов для того самого обхода, о котором ему говорил тот незнакомец. Развернувшись, он сразу же бросился бежать, куда несли уставшие и полумертвые ноги. Впереди почти ничего не было видно, лишь только иногда толстые ветки доставал свет тех фонарей, что с каждой минутой удалялись всё больше.
* * *
Бежать пришлось долго и больно. Часто приходилось натыкаться на какие-нибудь пни или ветки, которые пытались вонзиться в его глаза, либо ноги. Один раз, упав, он даже нашел своим больным ребром на земле по ощущениям какой-то кусок стекляшки, который, и как потом выясниться, не слабо рассек кожу в том самом месте. Благо, мертвый холодный воздух здесь не пускал сильный ветер, который мог лишь колышить самые верхушки. Но эта тишина, лишь нарушаемая шуршанием листьев под ногами, порой заставляла задуматься над самым необычным. Над тем, что быть может это снова сон и о бежит где-то в нем. Он пытался себя ущипнуть, ударить и даже в полном одиночестве что-нибудь сказать, но всё как-то было бессмысленно и неясно. Иногда приходилось делать перерывы, хотя бы пытаясь понять, куда бежать, но в такой момент его голова была почти полостью отключена, лишь иногда запуская воспоминания о Сереге и его товарищах, которые, как ему казалось, остались там. Была даже мысль вернуться, чтобы хоть узнать об их жизнях, скорее всего взамен отдав свою, но что-то ещё здравое и разумное подсказывало, какая это плохая идея.
Вдруг, в какой-то холодный миг, он увидел, что этот мрак начинает прерываться. В метрах четырехстах от него уже было какое-то менее темное пространство, добежав до которого хоть немного стало видно деревья и всё остальное. Теперь, чем дальше его тело шло в эту сторону, тем ближе виднелся конец леса. Одновременно в нем боролось несколько мыслей о том, что делать дальше и ответ был лишь один – бежать. Бежать непонятно куда, подальше от того места.
Выбежав из леса не было никакого ощущения большей свободы. Сильнейший ветер сначала сбил его с ног, повалив прямо на грязную и холодную землю, а после о своём существовании ещё дала напомнить усталость. Она же проявляла себя в паре с ветром. Когда порывы были настолько сильными, что невозможно было дышать, его легкие переставали функционировать вместе со всем телом. Тогда он ложился и старался как можно сильнее скручиваться, создавая хоть небольшое место для воздуха, нехватка которого была пугающей.
Он понял, что этому придет конец, когда увидел на небольшом холме какой-то деревянный, темный дом, больше всего в этот момент забиравший скудный лунный свет. Теперь он решительно шел именно туда, сразу же осознав для себя, что будет готов там на всё. Даже проделав такой путь, его не останавливало постоянно вмешивающееся чувство того, что там могут быть те же люди. Усталость просто на просто отталкивала все эти мысли, даже не подпуская их к его отделу мозга, отвечающему за принятие решений.
Дом оказался очень старым и одиноким. Бревна казались похожи на уголь, но только никогда не видевший огня. Крыша вся была покрыта каким-то серым мхом, свисающим своими корнями на полметра вниз. Несколько окон были немного целы, имея в себе лишь дыры, скорее всего похожие на следы камней, либо же чего-то подобного. Двери не было. Пустой вход настежь пускал ветер внутрь дома, иногда издавая резкие свисты. Он уже еле стоял, когда подошел к порогу. Всё же, эти несколько секунд, которые находился в оцепенении, хоть немного означали его малую долю осознания происходящего. Рома как можно аккуратнее ступал на жутко скрипучий порог, оглядывая темные стены внутри дома. На нем, сбоку, стоял небольшой комод, на котором лежали непонятные предметы, похожие на сломанную ложку для обуви и щетку, а на стене висело разбитое зеркало. Пройдя так до следующей развилки, он заглядывал в комнаты, расположенные друг напротив друга. Они обе были заполнены каким-то мусором, разбросанным по всему полу и иногда имеющим больше метра в высоту. Очевидно, что здесь никак не получалось прилечь, что заставляло дышать его ещё тяжелее. Дальше он уже был в зале. В нем не было почти ничего, кроме ковров. Один лежал на полу, а два были прибиты на стены. Сразу же немного вспомнилось детство, но только немного. Застыв, он задумался о чем-то непонятном, стоя на этом ковре и медленно начиная опускаться вниз, ложась на то же место, где стояли его ноги.
Что-то не давало ему заснуть. Какое-то ощущение не законченности почему-то будило его в тот самый момент, когда он уже начинал дремать. Тяжелая и уставшая голова никак не могла понять, что ещё сейчас может так волновать, когда вокруг вроде как, всё спокойно. На ум приходил лишь Серега. Вспоминалась его доброта и ум. Конечно, было больно думать о нем, понимая, что, вероятно, они больше не увидятся никогда. Хотелось дальше действовать так же, как и он. Выживать в той же манере. Даже вдруг неожиданно вспоминались какие-то не особо важные моменты их совместного и короткого пути и слезы из закрытых глаз медленно текли прямо на этот дубовый ковер. Одно из этих непонятных и уставших раздумий было ясно точно
