Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

— Нинель, милая, ты знаешь, как горячо люблю я Тали. Давно, ей-богу, давно уже забыл, что это не моя родная дочь. Поэтому меня очень беспокоит каждый ее шаг, каждый поступок, который мог бы запятнать ее репутацию. А через нее и нашу…

На сердце у доамны Нины похолодело. «Великий боже, Тали!.. Что она могла натворить?» Поскольку из-за несущественного пустяка домнул Предеску не пожертвует душевным покоем и в особенности послеобеденным сном.

Теодор Предеску, мужчина невысокого роста, довольно плотный, коренастый, привыкший разглагольствовать и выслушивать собеседников, расхаживая по комнате, начал отмерять шагами салон, держась прямо, как во время прогулки, и высоко неся начавшую лысеть голову, отчего та постепенно принимала форму луны на ущербе.

— …куда денешься: стала почти взрослой… Да, да, мне известно, что ты со своим образом мыслей романтически настроенной женщины могла даже не заметить этого. И все же я далек — уж поверь мне, — далек от того, чтоб обвинять тебя. Ты же не виновна в том, что стала именно такой, не виновна, что получила… как бы тут сказать… своеобразное образование. Хочу тем самым подчеркнуть, что никогда не умела давать вещам и событиям истинную оценку. Отсюда и убеждение, будто Тали еще ребенок. Но, Нина, пора посмотреть на все трезво. Тали уже в возрасте, когда девушки выходят замуж. В семье крестьян или рабочих в ее возрасте даже появление ребенка считается вполне обычным явлением.

Доамна Нина легонько вскрикнула и повалилась на спинку дивана. Вязание упало с колен, мотки шерсти разлетелись в разные концы ковра. Домнул Предеску озадаченно посмотрел на нее.

— Что с тобой? — непонимающе проговорил он. — Если будешь принимать вещи в таком трагическом плане, тогда уйду в сторону. Умою руки. Но все же не допущу…

— Говори напрямик, не мучай! Что случилось с Тали?

— Да ничего! Ровным счетом ничего! Сказал только, что уже выросла и потому нужно тщательнее выбирать и завязывать знакомства.

Доамна Нина часто и тяжело дышала.

— Дать воды?

— Ничего мне не надо. Скажи без намеков, что все-таки случилось?

— Да вообще-то ничего…

— Тогда что значит все это вступление?

— Подумать, господи, нельзя слова сказать, чтоб ты почти не потеряла сознание. Успокойся. Хотел поговорить по поводу отношений нашей девчонки с этой ученицей… ну как ее… с этой девушкой из консерватории.

— С Марией?

— Вот-вот.

— О каких отношениях ты говоришь? Они друзья с детства. И ты отлично это знаешь.

— Порой дружба, которая может быть позволена в детстве, в определенном возрасте становится нежелательной.

— Но почему?

— Почему, почему… Как я слышал, эта Мария начала выступать на сцене.

— И это вполне естественно, — не очень-то уверенно пробормотала доамна Нина. — Девушка готовится к сценической карьере. И очень талантлива.

— И на здоровье. Но ее планы не имеют никакого отношения к нашей дочери.

— Так оно и есть. Тали пойдет своим путем.

— А я о чем говорю? Дружба с этой девушкой может запятнать ее репутацию. Мария, насколько мне известно, посещает рестораны, водит знакомство с офицерами гарнизона.

— Сплетни. Я слишком хорошо ее знаю. Очень порядочная девушка, с которой не мешало бы брать пример некоторым нашим знакомым, которых ты знаешь лучше меня.

Установилась напряженная тишина. Домнул Предеску был в нерешительности.

— Нинель, у меня нет желания ссориться.

— Как будто у меня есть. Хочется лишь доказать, что и я, такая, какая есть, тоже в чем-то разбираюсь. Точнее говоря, подозреваю.

Доамна Нина горестно засмеялась.

— Но уверяю тебя, это всего лишь игра воображения, ее можно сравнить лишь с чепухой, которую пишут обо мне выродки из газет. Говорю еще раз: хотелось бы избежать спора, если б меня не беспокоила судьба нашего ребенка. Для жизни, которая ожидает ее, Тали не нужны подобные подруги. Она очень милая девушка, правда, без приданого, но если получит образование, на кого-нибудь выучится, хорошую партию составить все же сможет. Однако балласт этой дружбы во многом помешает ей.

— Не знаю. Не представляю, как смогу сказать Тали нечто подобное, чтоб не унизить своего достоинства.

— Тогда, значит, хочешь, чтобы было унижено ее достоинство. Если не сейчас, то позднее, но это будет… Что с вами сталось, с бессарабами? Так глубоко засел в крови демократизм и этот глупый, лишенный принципов либерализм. Ладно если бы примкнули к революции. Но даже этого не произошло…

Доамна Нина подумала, что Аннет Дическу сумела бы ему объяснить, как получилось, что им, бессарабам, не дали прийти в себя, примкнуть, как он выразился. Ей самой говорить этого не стоило.

Она сама удивилась, что в голову пришла такая мысль. Вслух же сказала:

— Я не могу решиться сказать об этом дочке. Может, позднее когда-нибудь.

— Дело твое, но я тебя предупредил.

Домнул Предеску прекратил попытки. Внезапно ему показалось, что он нашел способ, как заткнуть глотки крикунам из газет. При поддержке префекта, разумеется… И к нему вернулось хорошее настроение. Подумалось: неплохо было бы чего-нибудь выпить. И поскольку служанка ушла за покупками, он сам налил себе стакан вина и бокал лимонада для Нинель. Вообще-то, он любил ее, какая есть. И слишком поздно сожалеть о том шаге, который сделал тогда, в молодости, когда именно эта душевная тонкость, эти романтические идеалы покорили его.

Впечатление создавалось грандиозное. Угрожающие крики труб, глухой рокот басов, надрывные звуки гобоев и кларнетов — все это рождало ощущение хаоса, катаклизма, посреди которого человек выглядел жалким, беспомощным существом. Когда Мария дошла до полной печали темы «Lacrimosa»[28], следовавшей за бурной частью «Dies irae»[29] «Реквиема», даже если бы в партитуре не было указания «come un lamento»[30], в голосе ее все равно продолжали бы звучать слезы. Музыка, которую она исполняла, была способна лишь усилить ее отчаяние.

Проводили последнюю репетицию. Домнишоара Аннет Дическу,