Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

редкие часы одиночества, которые выпадали порой, она теперь переносила с трудом. Дома, как всегда, не находила себе места, и все было почти так же, как тогда, когда бегала на трамвайную остановку в надежде увидеть еще незнакомого Коку Томша. Только нет, нет! Не может быть никакого сравнения. То было детством, не более того. Страхи мамы, вечное возбуждение, вызванное алкоголем отца, выводили ее из себя. Вопросы соседей, восхищенных ее сценическими успехами, больше не вызывали прежней радости. Она уходила из дома и бездумно бродила по улицам, по пустым садам, в которых тоскливо покачивались печальные, оголенные деревья, и тогда такая же печаль проникала и к ней в сердце, и она безнадежно спрашивала себя: «Отчего я так волнуюсь? Откуда этот свет в душе и что я буду потом делать с тем мраком, который вскоре придет ему на смену?» Но, сама не зная почему, она надеялась, хотела верить, что такой день не придет никогда.

Она навестила Тали, не подозревая, какие страдания тем самым причиняет доамне Нине, которая, с одной стороны, была рада ее видеть, с другой же — все время находилась в напряжении, как бы не пришел муж и не узнал, что Мария в комнате у Тали. По правде говоря, девушки сидели почему-то в полном молчании, так что нельзя было обнаружить их присутствия. Мария углубилась в чтение какой-то книги доамны Нины: среди них было множество томиков прекраснейших стихов. И никогда ей не было так приятно читать их, как сейчас. Только в эти дни она по-настоящему поняла всю колдовскую силу поэзии.

Потом пошла к Риве. Но преувеличенные восторги и шум, с которыми встретила гостью мадам Табачник, вскоре надоели ей, и она к неудовольствию подруги поспешила поскорее уйти.

— О вейзмир! — всплеснула ладонями мадам Табачник, как только Мария показалась на пороге. — Даже не угадаешь, кто к нам пришел! Ах, домнишоара Муся, — теперь она называла ее «домнишоара», — ах, домнишоара Муся, примите наши поздравления! Ничего похожего не увидишь даже в Париже! Да что там в Париже: такого никогда не было в самих Черновцах! Это я вам говорю!

Рива поторопилась поскорей провести ее в свою комнату. Но мадам Табачник не оставила их и там — через несколько минут появилась на пороге.

— Нет, — значительным тоном проговорила она, словно кто-то пытался ей возражать. — Ты, Рива, не права. Ты видела что-нибудь подобное? Я — никогда! А как жаль, что не смог пойти в театр папа! Он сказал бы тебе то же самое, домнишоара Муся. Но наш папа очень занят, постоянно занят.

— Да, мадам Табачник, я это знаю. И не сомневаюсь, что такому человеку, как ваш муж, спектакль должен понравиться. Благодарю вас. Но в этом нет моей заслуги.

Мадам Табачник снова всплеснула руками и обосновалась на диване, посчитав почтительный ответ Марии началом разговора, в котором она может на полных правах принимать участие.

— Боже мой, домнишоара Муся! Нельзя быть такой уж скромной. В наши дни плохо быть слишком скромной. Это же тебе сказал бы и наш папа. А у него есть голова на плечах. Еще какая голова! Что бы там ни говорила Рива…

— Мама, но я же молчу, я же ничего не говорю, — раздраженно перебила ее Рива.

— Оставь, Рива, оставь, я знаю, что говорю. Весь наш город слушает и не может тебя наслушаться, домнишоара Муся. Если хочешь знать, многие идут в театр, только чтоб послушать тебя. Не нужно быть слишком скромной, это я тебе говорю.

— На этот раз мама, кажется, права, — более спокойно проговорила Рива. И улыбнулась. — Я тоже заметила. В театр идут люди с окраин, которые никогда не интересовались драмой. Вполне обходились кинематографом. Но узнали, что в пьесе поет девушка из нашего города, и начали ходить, чтоб послушать. Это слава, дорогая моя. Так что мама права.

— Хоть ты не заставляй меня краснеть, Рива. Ты же серьезная девушка…

— Мама права всегда, — удовлетворенно заявила мадам Табачник. — Ты одна думаешь, что мама…

Похоже было, разговор готов перейти в привычную колею перепалки между матерью и дочкой. Но Мария, поглощенная душевными переживаниями, забыла о хороших манерах и категорическим тоном перебила:

— Пусть даже все так, как говоришь ты! — Она обращалась к Риве. — Думаешь, люди приходят послушать именно меня? Нет. Девушку с городской окраины, которой довелось выступать вместе со знаменитыми артистами…

Мадам Табачник снова сложила на коленях свои крохотные ручки, густо усыпанные красными веснушками, но Рива хмуро посмотрела на нее и, еле сдерживая ярость, проговорила:

— Мама, ты не намерена угостить нас вареньем, чем-нибудь еще, или хочешь, чтоб Мария ушла отсюда, как из пустого, заброшенного дома?

Замечание дочки вернуло мадам Табачник к насущным заботам хозяйки дома и матери семейства.

— А если б они взяли меня с собой в Бельцы или, скажем, в Тигину, кто скажет, как бы приняли меня там?

— Что значит — «если бы взяли»? Думаешь, не возьмут?

— С какой стати брать? Обходились же без меня раньше.

— Неужели думаешь, что в таких городах можно легко найти подобный твоему голос? Конечно же нет. Возьмут без всяких сомнений. Другого выхода просто нет, если хотят, чтоб спектакли оставались на уровне. Но думаю, что Вырубов, серьезный режиссер и истинный профессионал, влюбленный в свое искусство, не способен довести дело до халоймиса.

— Если б хотел взять, то давно бы уже сказал, — словно про себя заметила Мария.

— А когда уезжают?

— Неужели не знаешь? Завтра последний спектакль в Кишиневе…

— Ах, да. Ты права. С этой моей мамашей можно забыть собственное имя.

— Нехорошо быть такой злой, Рива. Она любит тебя.

— Ох! Во всем должна быть мера, Муся. Но оставим это. Я бы сказала так: даже если и не уедешь с ними, то и так чего-то добилась. Вообще увидела осуществленной мечту. Убедилась, что значит для тебя сцена и ты для сцены.

— Завтра после спектакля прощальный ужин в «Лондоне». Вырубов и меня пригласил.

— Ох! — Рива точно так же,