Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

— Вас просто невозможно узнать, дорогая барышня! Поразительно. Разрешите заметить, что вы напоминаете принцессу из сказки, — начал он тараторить, едва Мария оказалась в плену его рук. — Стали настоящей светской дамой. И отличаетесь достойной подражания элегантностью! Слово офицера! Не говорю уже о спектаклях. Следил за каждым вашим выступлением. И все мои товарищи также ваши горячие поклонники. Все наши аплодисменты были заготовлены только в ваш адрес.

— Аплодисментов заслуживают актеры. Это крупные, выдающиеся артисты. Надеюсь, успели в этом разобраться.

— Впечатляет, тут ничего не скажешь. Но мы, не понимавшие ни слова, были на седьмом небе, когда начинали звучать ваши песни. У вас прекрасный голос. Теперь я не удивляюсь, что когда-то мчался за вами через весь город, чтоб привезти в собор. Кстати, о соборе. Вы там остаетесь, не правда ли? Ведь если театр уезжает, где мы сможем слушать вас? Теперь мы от вас не отстанем. И вы тоже так легко от нас не отделаетесь!

Сакелариди продолжал извергать свои банальные комплименты, которые в другое время, хоть в тот же майский день, могли показаться приятными. Однако сейчас нисколько ее не интересовали. Она не была уверена, что Вырубов заметил ее отсутствие, и жалела, что пошла танцевать с офицером. Однако как следовало поступить — этого тоже не знала.

— Но вы даже не слушаете меня! — с искренним удивлением воскликнул Сакелариди.

— Ну что вы, что вы… Слушаю, — как можно более вежливо ответила она. — Но, конечно, слежу и за каждым тактом танго.

Сакелариди заметно изменился. Теперь это был уже не тот стройный, тоненький юноша — хоть через кольцо пропусти — в форме сублокотенента, делавшей его слегка похожим на опереточного персонажа. Он возмужал, стал плотнее, шире в плечах. Когда-то мягкие, по-девичьи нежные черты лица обострились.

— Хотелось бы надеяться, что мы станем добрыми друзьями, — шепнул он, подводя ее к столу.

Поглощенная своими мыслями, Мария даже не ответила.

Вырубов снова пристально посмотрел на нее прищуренными глазами, словно пытался вспомнить что-то… Пили много, и все были уже на такой стадии, которая с минуты на минуту грозила перейти в обычный пьяный кутеж.

— Маша, голуба, не хочешь немного освежиться после этого дыма?

Он стоял возле ее стула и говорил, слегка наклонив спину. Она вздрогнула и так стремительно поднялась, что он едва успел податься в сторону. В гардеробе, подавая ей пальто, весело рассмеялся, заметив:

— Даже не спрашиваешь, куда пойдем.

— Вы же сказали: освежиться. Там в самом деле очень душно и накурено.

— Разумеется.

Тяжелая дверь закрылась за ними. Всего лишь несколько шагов отделяло их от Соборного сада, и они направились туда. Снег перестал, и лишь редкая, заблудившаяся снежинка пролетала порой в холодном воздухе. Точно напоминание о метели, точно призрачное видение… Все так же сумрачно и неподвижно высилась громада собора, где-то в высоте пропадали купол и колокольня. Часы на Триумфальной арке — в городе их называли соборными часами — начали мелодично отзванивать четверти, затем прогремел дважды большой колокол.

— Господи! — испуганно воскликнула Мария.

— Что такое?

— Уже так поздно! Я и не подозревала…

— Время вообще безжалостно…

Вырубов не договорил. Положил ей на плечи руки — Мария в это мгновение закрыла глаза, — но не притянул к себе, не поцеловал, как ожидала и как хотела она. Сказал твердо, даже повелительно:

— Поехали со мной, Маша, голуба!

— Куда?

— Вот оно как… На этот раз все же спросила, — засмеялся он. Однако смех его был искусственным, напряженным. Казалось, он мучается чем-то, испытывает серьезные сомнения, неуверенность.

— Куда? — повторила Мария. И добавила с отчаянной решимостью: — С вами пойду куда угодно, хоть на край земли.

— Вот как!

Не снимая рук с плеч, он слегка отклонил ее, внимательно посмотрел в лицо и покачал головой.

— Я уже старик, Машенька, голуба. Разве не видишь, что старик?

— Ты не старик! — Мария даже пристукнула ногой. — Неправда, что старик!

И только теперь он прижал ее к себе. Но снова не поцеловал. Только прижал к груди, и лицо ее всего лишь окунулось в шелковисто-мягкий бобровый мех. Но теперь ей было все равно. Большего счастья она никогда в жизни не испытывала. Вырубов отпустил ее и, прямо и величественно — как на сцене — держась, проговорил тоже как на сцене — приподнято, внушительно, тщательно расставляя акценты.

— А я уже решил, что все земные искушения остались у меня в прошлом. Но как только увидел тебя… Только нет, нет, Маша, голуба. У нас столь разные судьбы. Мы не должны были встретиться, не сможем шагать в ногу Дальше по пути к гибели я пойду один. И тебе не нужно сопровождать меня. Никто не должен меня сопровождать. Я давно уже принял это решение. Никто не должен больше страдать из-за меня.

Мария не понимала, о какой гибели он говорит. И не нашла иного объяснения этому путаному высокопарному монологу, кроме отличного «Шабо», которое подавалось в ресторане «Лондон». Вырубов между тем продолжал говорить, и голос у него был абсолютно трезвым:

— Девочка моя, ты сама не знаешь, какой божественный дар в тебе заложен. Ты можешь стать великой певицей, Машенька, голуба. Однако путь артиста тяжек и обрывист. Хватит ли у тебя сил и смелости, чтоб пойти по этому мученическому пути? И не здесь, конечно, не в этом забытом богом и людьми городе находится Голгофа, на которую тебе предстоит подняться. Здесь, может, перенести мучения было бы легче… Но там, далеко, в больших городах, так называемых центрах культуры. Городах-светочах. Ты ощущаешь в себе силы, чтоб вступить с ними в схватку? Ведь на самом деле истинного света там, может быть, куда меньше, чем здесь.

— Чтоб вступить в схватку, нужно сначала туда добраться, — с горечью проговорила Мария. — Я ж не вижу такой возможности.

— Ради этого твоего взгляда, который преследует меня с первого же дня, как только увидел тебя, ради той искорки радости, которой ты одарила душу старого бродяги, Вырубов