Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу

Родители и учителя даже не думают о том, к чему прибегают их дети, чтобы заниматься часами, чтобы добиться успеха на всех выбранных курсах. Ребенок просто не может учиться без помощи стимулирующих препаратов.

Ивонна рассказала мне еще о двух детях, у которых были эпизоды психоза. Когда она разговаривала с их матерями, каждая из них сказала:

– Просто у них слишком много времени на размышления. Им нужно больше занятий, и у них все будет нормально.

На моих глазах разыгрывался анекдот про Кумон (японская система по развитию детей), и он оказался абсолютной правдой. У ребенка проблемы с управлением гневом? Занимайтесь с ним по системе Кумон. Девочка беременна? Занимайтесь по системе Кумон. Ребенок умирает от эболы? Занимайтесь с ним по Кумон. «Чертовы азиаты», – подумала я.

Хотя я была в ужасе, и мы говорили о засилье физического насилия в общине, мы с Ивонной очень быстро пришли к полному взаимопониманию.

– Межпоколенческая травма, верно?

– Именно! Вы меня понимаете.

Смех приносил нам облегчение. Разговор с Ивонной, несмотря ни на что, оказался гораздо легче, чем беседы с другими учителями. Она была настоящей. И откровенной. Страшное становится еще страшнее во мраке. Но нам не нужно было скрывать правду, чтобы сделать ее более приемлемой. Мы вместе раскрыли тяжелую истину. И открытость этой жуткой реальности каким‑то образом утешила меня.

Все прочитанные мной книги о травмах старались меня оправдать. Мне твердили, что моя свирепая натура – не моя вина, что все дело в насилии, которому я подвергалась. Это все равно что винить пуму в нападении на человека. Как можно винить природу, следствие внутреннего программирования? Такие объяснения меня никогда не утешали. Мне хотелось верить, что я обладаю большей свободой воли, чем зверь.

Но разговоры со Стивом и Ивонной как‑то меня успокоили. На мгновение я перестала чувствовать себя единственным травматизированным уродом. Я – результат собственной среды. Я – одна из многих. Все мы – жертвы аномальной общины, которая отлично умеет душить себя, нашептывая: «Улыбайся сквозь слезы. Проглоти свою боль».

Внутри этой нормальности, где уникальное несчастье превратилось в абсолютно банальное, я наконец‑то обрела силу. Может быть, я сумею изменить свою программу. Потому что чем более распространена болезнь, тем больше тех, кто ее пережил. Ведь целый город вымереть не может, верно? Должны быть люди, которым удалось избежать петли.

Я уже один раз вырвалась отсюда. И снова сумею.

Глава 27

Я вернулась из Сан-Хосе с твердой решимостью нарушить молчание.

Столько тайной боли в этом солнечном оазисе. Столько незаметных детей. Столько неразрешенного гнева, причем каждый думает, что это страдание – только его. Мне хотелось кричать во все горло. Писать во всех газетах. Звонить моим учителям и орать на них, пока они будут слушать.

Поначалу я злилась на учителей, которые не понимали нашей травмы, но это было бы не совсем справедливо, потому что откуда они могли знать, если мы им не говорили? Потом я злилась на нас, детей, которые ничего не говорили, но и это было неправильно. Наконец, я разозлилась на наших родителей, потому что они не говорили, откуда бралась наша травма.

Лишь немногие акты насилия бывают беспричинными. Насилие редко возникает из ниоткуда и без мотива. Почему же это случилось с нами? С нашим сообществом? В чем материальный источник нашей боли, перенесенных нами ударов? Знает ли об этом хоть кто‑то? Прежде чем кричать, пожалуй, нужно выслушать.

И я занялась исследованиями. Я стала звонить в общественные центры Калифорнии и психотерапевтам, занимавшимся азиатским населением. Я изучала страшные семейные истории моих одноклассников: культурная революция в Китае, вьетнамская война, корейская война, геноцид в Камбодже. Я поняла, что моя община возникла на руинах жестокой войны Америки с коммунизмом. Америка убивала гражданских в Но Гун Ри и Май Лай, она отравляла поля и минировала дороги, оставляла после себя автоматы в руках злодеев и разрушала дома. Сан-Хосе стал утешительным призом Америки тем, кто сумел сбежать из Сайгона и Сеула.

Я разговаривала с десятками детей азиатских иммигрантов – азиатами моего поколения. Всем я объясняла, что хочу узнать о трудностях, испытанных ими в семье в детстве. И расспрашивала, что они знают о семейной истории родителей.

Все мои собеседники хотели доказать мне, что их родители были хорошими людьми. Они приехали в Америку с пустыми руками, столько преодолели. Они замечательные. Стойкие. Тревожные. Спокойные.

– Хорошо, – осторожно говорила я. – А вы знаете, откуда они?

На меня смотрели с прищуром. Что я хочу сказать? Они – азиаты. И этим все сказано.

– Разумеется. Но знаете ли вы, от каких травм они страдали в молодости?

Сначала мне отвечали, что ничего такого в жизни родителей не было. Это слишком сильное слово. Надо мной смеялись, а я смотрела им в глазах. И тогда они отводили глаза и признавались: есть нечто такое, о чем никогда не говорили.

А потом наступало время исповедей. Множества исповедей.

К. стал записывать рассказы родителей, когда ему было под тридцать. Только тогда он узнал, что его мать бежала из Вьетнама на лодке. Путешествие было жутким: она лежала тихо, притворяясь, что спит, а рядом с ней насиловали другую женщину. Когда семья перебралась в Америку, братья матери тоже решили бежать. Но их лодка не доплыла. До этого момента К. даже не знал, что у него было два дяди. Воспоминания о них исчезли, как исчезли в море их тела. Может быть, этим объясняется паранойя матери? Ее склонность прятать все мало-мальски ценное в самых абсурдных местах?

Г. хотела понять причины жестокого гнева собственного отца. Она изучила историю Кореи и поняла, что он пережил восстание 1980 года в Кванджу, когда были убиты многие демократические активисты и разрушен весь город. Но что случилось с отцом во время этого восстания? Как он пострадал? Г. больше не общалась с родителями, поэтому ей пришлось посмотреть исторические южнокорейские фильмы, чтобы пробудить в себе хоть какое‑то сочувствие к его страданиям.

Мать М. всегда стремилась ее защитить. Она даже не позволяла девочке ходить в школу одной. Лишь недавно М. решила узнать почему. Среди ночи мать начинала кричать на вьетнамском:

– Помогите! Помогите! Не трогайте ее! Она не ваша!

Когда М. вошла в спальню, ее мать словно была в бреду: глаза открыты, но она не проснулась. М. разбудила ее от этого кошмара. И тут‑то все объяснилось. Мать М. проснулась и сразу же сказала:

– Мне приснилось, как похитили мою подругу. Мы с втроем шли по улице, а когда я