Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу

провал. Все женщины моей семьи – Тетушка, бабушка, прабабушка – переживали трудности с молчаливым достоинством, а не слепящей яростью. Они показали, что страдание – основа силы. Я же была на такое неспособна. Я была метеором, шаром из вертящихся ножей, американской девушкой, которая палит изо всех пистолетов. И я расплатилась за это – Малайзия перестала меня любить.

После той поездки я рассталась с Малайзией. Я стала строить карьеру. Перебирала мужчин. Забыла о вежливости и не боялась ругаться. Пекла блинчики и делала паэлью. Я работала на фермерских рынках – торговала сырами, к которым Тетушка ни за что не притронулась бы. Я не звонила. Не писала. Я в одиночку все это пережила и собиралась жить так и дальше.

Прошло пять лет. Никогда прежде я не расставалась с Малайзией так надолго. А потом позвонил отец и сказал, что Тетушка заболела. Не слишком тяжело, но я должна поехать. Из чувства долга я вернулась вместе с отцом. С того времени, как он ушел в другую семью, я не проводила с ним больше пары часов. А теперь нам предстояло двухнедельное путешествие. Было немало неловких пауз. На пересадке в Гонконге он купил мне миску лапши и попытался поговорить со мной. Как дела? Как работа? Но я впервые за 15 часов дорвалась до Wi-Fi, на работе царил кавардак, и мне нужно было ответить на пять писем, поэтому разговаривать я не стала. Он уткнулся в свою миску, сердито глядя, как я печатаю на ноутбуке. «То‑то же, – подумала я. – Когда в детстве я пела песенки, чтобы ты со мной поиграл, ты всегда говорил, чтобы я не мешала тебе смотреть футбол».

Но когда мы приехали в Ипох, сдерживать гнев стало нелегко. И когда Тетушка увидела меня, то чуть не упала от радости. Она ухватилась за край стола и заплакала:

– Ho lang! Такая красивая!

Родственники твердили, как это хорошо, что я вернулась с отцом. За это мне все простили. Тетушка снова любила меня. Она буквально закармливала меня своими блюдами. Я отказывалась снова и снова, а она через пять минут возвращалась с огромными тарелками фруктов или сладостей и не отставала, пока я что‑нибудь не съедала. Когда мы смотрели телевизор, она держала меня за руку, а я осторожно сжимала ее маленькие пальчики и клала голову ей на плечо.

Я пробыла у нее чуть больше недели, и за это время записала все наши разговоры. Хотела сохранить семейную историю – и ее причуды.

Я устроилась рядом с Тетушкой на диване, в точности как в детстве, и она начала рассказывать мне старые истории. Теперь я задавала больше вопросов. Стала взрослой, и Тетушка смогла раскрыть мне больше деталей. Она рассказала, как моя бабушка флиртовала с парнями за газировку. Рассказала, что в местных уличных туалетах были только легкие навесы, и по ночам кто‑то подсматривал в щелочку за тем, как люди справляют свои потребности. Когда извращенца наконец поймали, соседи задали ему хорошую трепку.

А потом, словно невзначай, Тетушка заговорила о моем детстве. О том, что я была ее любимицей. Она стукнула кулаком по столу и сказала:

– Все были добры к тебе, потому что знали: ты много страдала.

Тетушка кивала, беззубая челюсть ее тряслась, глаза закрывались.

– Вот почему все были так добры к тебе. Потому что, когда ты была маленькой, все понимали: ты много страдала.

Я почти сразу же поняла, о чем она говорит.

– Надо же…

Мой голос на пленке звучал спокойно и даже уверенно, но в душе моей все представление об этом месте, месте огромной, безграничной любви, мгновенно перевернулось.

– Ты видела, как она меня бьет? – спросила я.

– Да, – кивнула Тетушка. – Все видели.

И в этот момент плоские воспоминания о прошлом неожиданно стали трехмерными, обрели углы и закоулки, о которых я не подозревала. Я вспомнила случай, когда меня лишили обеда. Мама велела мне скрестить руки, взяться за мочки ушей и делать приседания перед родственниками, пока те молча обедали. А когда мне было шесть, я поспорила с мамой из-за домашнего задания. Она отхлестала меня линейкой за непослушание. Она избивала меня несколько часов.

В какой‑то момент я попыталась спрятаться под столом. Она вытащила меня за ноги, и я начала звать на помощь. Я знала, что в доме полно людей, но никто не пришел мне на помощь. «Наверное, они просто меня не слышат», – думала я. Я чувствовала себя абсолютно одинокой. Но теперь я все поняла.

Наверняка моя младшая тетушка Сам Сам стояла всего в нескольких футах от меня. Она слушала мои крики и держала в руках игрушку, чтобы утешить меня, когда все закончится. Когда мама ударила меня так сильно, что я упала, Тетушка наверняка подсматривала за этим из-за угла и готовила добрые слова, чтобы позже сказать, какая я хорошая маленькая девочка. Когда мама орала на меня из-за того, что я разлила воду из стакана, Тай Ку Ма была поблизости и кусала губы. Она думала, что нужно вечером сводить меня в кафе-мороженое.

У меня перехватило дыхание.

– Почему же вы ничего не говорили, когда она меня избивала? – спросила я на ломаном английском.

– Твой отец страдал сильнее всего.

– А я?! Разве я не страдала?!

– Ты? Если бы мы что‑нибудь сказали, она еще больше разозлилась бы. Она стала бы избивать тебя еще сильнее. Нельзя ничего говорить. Так и было бы.

Другими словами: «Думаешь, это так просто? Мы сказали бы, чтобы она прекратила, и все кончилось бы?» А потом Тетушка рассказала еще одну историю из моего детства. Когда я была маленькой, мне приснился кошмар и я прибежала к ней в спальню. Тетушка проснулась, успокоила меня и постаралась как можно быстрее и незаметнее вернуть меня в свою постель. Она была страшно напугана – Тетушка знала: если мама узнает, что я поднялась среди ночи, мне придется несладко. И она не стала будить ее и рассказывать, что случилось.

– Это несправедливо. Но жизнь такова, – пожала плечами Тетушка.

В комнату вошла Сам Сам. Тетушка начала что‑то быстро говорить ей на кантонском диалекте. Сам Сам прикрикнула на свою маленькую, пушистую собачку. А потом они повернулись ко мне.

– Будешь карри, девочка? – закричали они. – Ешь!

Впервые в жизни я услышала от Тетушки слова «несправедливо». Жизнь не была ни добра, ни справедлива к ней. Разве можно сравнить мою боль с ее болью?

Если верить Тетушке, все мужчины в семье были лузерами, «безнадежными типами», начиная с моего прапрадяди.