Три гроба - Джон Диксон Карр

– Мистер Петтис нам рассказал, что Гримо при виде полотна оторопел, – бесстрастно произнес Хэдли. – Или будто вы так сказали.

– Оторопел? Еще как! Он вжал голову в плечи и стоял молча, как мумия, уставившись на нее. Я подумал, что он так отдает дань моей работе. А потом я – святая простота, – Барнаби ухмыльнулся и посмотрел на них искоса, – возьми да и скажи: «Земля на одной из могил трескается, видите? Он пытается выбраться». Все мои мысли тогда были о вампирах, разумеется. Однако он этого не знал. На секунду мне показалось, что он сейчас бросится на меня с мастихином…

Барнаби рассказал незатейливую историю. По его словам, Гримо устроил ему целый допрос насчет картины, и не раз. Он допрашивал, наблюдал, снова допрашивал – и делал это так часто, что тут даже человек, не обладающий таким живым воображением, заподозрил бы неладное. Находиться под постоянным давлением было непросто, и Барнаби занялся расследованием ради обыкновенной самозащиты. Зацепками для него послужили несколько рукописных комментариев в книгах Гримо, герб над камином и случайно оброненные слова. (Упоминая последние, Барнаби посмотрел на Розетту с мрачной улыбкой.) За три месяца до убийства Гримо прижал его к стенке, заставил поклясться, что тот сохранит секрет, и рассказал ему всю правду. Под «правдой» имелась в виду та самая история, которую Дрэйман поведал Хэдли и доктору Феллу прошлой ночью: про чуму, про двух погибших братьев и побег.

Во время всего рассказа Розетта смотрела в окно с полубезумным отсутствующим лицом, но под конец на нем выразилось облегчение и на глазах выступили слезы.

– И это все? – воскликнула она, тяжело дыша. – Вот и вся история? И я из-за этого беспокоилась все это время?

– Да, моя дорогая, – ответил Барнаби и сложил руки на груди. – Я же сказал, что ничего особенно ужасного здесь нет. Я просто не хотел рассказывать это полиции. Теперь же, раз ты настояла…

– Осторожнее, Хэдли, – шепотом предостерег доктор Фелл, хлопнув суперинтенданта по руке. Потом он прочистил горло и заговорил громче. – Хм! Да. У нас тоже есть свои основания верить этой истории, мисс Гримо.

Хэдли решил зайти с другой стороны:

– Допустим, все вами сказанное – правда, мистер Барнаби. Вы же были в таверне «Уорвик», когда Флей появился впервые?

– Да.

– Зная всю эту историю, неужели вы не связали его появление с событиями прошлого? Особенно когда он упомянул три гроба?

Барнаби помедлил, потом махнул рукой:

– Честно говоря, связал. В ту ночь, в среду, я проводил Гримо до дома. По пути я молчал, все ждал, пока он сам мне что-нибудь скажет. Мы сели у камина в его кабинете, он выпил очень много виски, что с ним случалось редко. Я заметил, что он чересчур пристально смотрит в огонь…

– Кстати говоря, где он хранил свои личные бумаги? – ввернул доктор Фелл с такой непосредственностью, что Рэмпол вздрогнул. – Вы, случайно, не знаете?

Барнаби бросил на него быстрый взгляд.

– Об этом лучше спросить Миллса, – ответил он настороженно (как будто хотел напустить тумана). – Возможно, у него был сейф. Насколько мне известно, он хранил бумаги в запирающемся ящике своего огромного стола.

– Продолжайте.

– Мы долгое время сидели и молчали. Между нами возникло то самое напряжение, когда собеседники хотят поднять определенную тему и гадают, думает ли другой о том же. Наконец я отважился и спросил: «Кто это был?» Он издал один из своих типичных странных звуков, похожих на рычание собаки, собирающейся залаять, и повернулся в кресле. Потом наконец сказал: «Я не знаю. Прошло столько времени. Может, это был доктор. Он был похож на доктора».

– Доктор? В смысле, тот самый тюремный врач, который официально признал его больным чумой? – уточнил Хэдли.

Розетту Гримо пробила дрожь, она неожиданно присела, спрятав лицо в ладонях. Барнаби замялся:

– Да. Послушайте, вы уверены, что мне стоит продолжать?.. Хорошо-хорошо. «Решил меня шантажировать», – сказал он. Видели этих тучных оперных певцов, исполняющих Мефистофеля в «Фаусте»? Вот он выглядел точно так же, когда повернулся ко мне: обе руки на подлокотниках, локти приподняты, как будто он собирается встать. На лице красные отблески пламени, подстриженная бородка, вскинутые брови – ну точь-в-точь. Я спросил у него: «Но на что он способен?» – пытаясь вывести его на откровенный разговор. Я подумал, что на самом деле он был замешан в чем-то более серьезном, нежели политическое преступление, иначе неприятные отголоски не преследовали бы его так долго. Гримо ответил: «О, ничего он не сделает. У него никогда духу не хватало. Ничегошеньки не сделает».

А теперь… – Барнаби обвел взглядом всех присутствующих. – Раз уж вы попросили рассказать вам все, слушайте. Я не возражаю. Об этом уже и так все знают. Дальше Гримо сказал с его типичной прямотой: «Вы хотите жениться на Розетте, не так ли?» Я признался, что да. На что он ответил: «Очень хорошо. Значит, так и будет» – и начал кивать, барабаня по подлокотнику. Я рассмеялся и сказал… Намекнул, что у Розетты другие предпочтения. На что он ответил: «А! Тот молодчик! Я с этим разберусь».

Розетта смотрела на него твердым, сверкающим и совершенно нечитаемым взглядом из-под полузакрытых век. И заговорила странным тоном, оттенок которого было трудно понять:

– Так, значит, ты обо всем уже похлопотал?

– Боже всемогущий, только не выходи из себя! Ты же знаешь, что это не так. Меня спросили, что произошло в тот вечер, я рассказываю. Его последними словами была просьба молчать обо всем, что бы с ним ни случилось.

– Чего ты не сделал…

– Следуя твоим прямым указаниям. – Барнаби повернулся к остальным. – Ну что же, джентльмены, это все, что я могу вам сообщить. Когда он примчался ко мне в пятницу утром за картиной, я был сильно озадачен. Но меня попросили не вмешиваться, и я не стал.

Хэдли, который все это время делал записи в своем блокноте, продолжил молча писать, пока не дошел до конца страницы. Потом он посмотрел на Розетту – она снова сидела на диване, подложив подушку под локоть. Под шубкой она носила темное платье, однако голова ее была, как обычно, не покрыта. Тяжелые светлые волосы и квадратная форма лица как будто сочетались с красно-желтой кричащей расцветкой дивана. Розетта повернула дрожащую руку ладонью вверх и сказала:

– Я знаю. Вы хотите меня спросить, что я обо всем этом думаю. О моем отце и всем прочем. – Она уставилась в потолок. – Я не знаю. У меня как гора с плеч упала. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, – я даже боюсь, что