Три гроба - Джон Карр

Джон Диксон Карр

«Три гроба»

Первый гроб

ПРОБЛЕМА КАБИНЕТА УЧЕНОГО

Глава 1

УГРОЗА

К убийству профессора Гримо, а позднее к столь же невероятному преступлению на Калиостро-стрит можно было применить множество самых фантастических терминов — и с полным основанием. Те друзья доктора Фелла, которым по душе невозможные ситуации, не найдут в его архиве более озадачивающей и более жуткой загадки. Два убийства были совершены таким образом, что убийца должен был оказаться не только невидимым, но и практически невесомым, легче воздуха. Согласно показаниям свидетелей, он расправился с первой жертвой и исчез в самом буквальном смысле слова. Опять же по словам свидетелей, убийца прикончил вторую жертву посреди пустынной улицы, в обоих концах которой, однако, находились прохожие, но никто его не видел, а на снегу не осталось никаких следов.

Разумеется, суперинтендент Хэдли никогда не верил в колдовство и призраков. И он был абсолютно нрав, если только не верить в волшебство, которое в процессе повествования и в должное время получит вполне естественное объяснение. Но некоторые уже начинали подумывать о том, не была ли фигура, крадущаяся через это дело от начала до конца, полой внутри. Так ли уж невероятно, что если вы сорвете с нее шапку, черное пальто и детскую маску, то не обнаружите под ними ровным счетом ничего, как в знаменитом романе мистера Г.Дж. Уэллса?[1] В любом случае фигура эта была достаточно жуткой.

Выше мы использовали слова «согласно показаниям свидетелей». К показаниям следует относиться с большой осторожностью, если их не получаешь, выражаясь образно, из первых рук. А в этом деле читателя нужно предупредить с самого начала, дабы избежать лишней путаницы, на чьи показания он может полагаться целиком и полностью. Иными словами, должна существовать уверенность, что определенный персонаж говорит правду, в противном случае не получится ни логичного объяснения тайны, ни фактически самой истории.

Поэтому следует заявить, что мистер Стюарт Миллс, секретарь профессора Гримо, не лгал, не опускал ничего существенного и не добавлял ничего лишнего, а точно сообщал, что именно видел в каждом случае. И что три независимых друг от друга свидетеля с Калиостро-стрит — господа Шорт и Блэкуин, а также констебль Уизерс — говорили чистую правду.

При подобных обстоятельствах одно из событий, приведших к преступлению, должно быть обрисовано как можно более полно, насколько это возможно в ретроспективе. Оно явилось стимулом к дальнейшим происшествиям. И в записках доктора Фелла о нем повествуется со всеми подробностями, о которых Стюарт Миллс сообщил суперинтенденту Хэдли и самому доктору. Событие это произошло вечером в среду 6 февраля, за три дня до убийства, в задней гостиной «Уорикской таверны» на Мьюзеум-стрит.

Доктор Шарль Верне Гримо прожил в Англии почти тридцать лет и говорил по-английски без акцента. Если не считать его резковатых манер в возбужденном состоянии, а также привычки носить старомодную шляпу-котелок с квадратным верхом и черный галстук на резинке, он был даже большим британцем, чем его друзья. Никто не знал почти ничего о его прошлом. Он обладал независимым состоянием, но предпочитал быть «занятым» и неплохо на этом зарабатывал. Профессор Гримо был преподавателем, популярным ректором и автором научных трудов. Но последнее время он работал мало, занимая неоплачиваемую должность в Британском музее, которая давала ему доступ к рукописям по «низшей магии» (его собственный термин). Любая колоритная форма сверхъестественного — от вампиризма до черной мессы, над которыми он посмеивался с детским удовольствием, — была его хобби, в результате которого он получил пулю в легкое.

Гримо был вполне здравомыслящим человеком; запоминались его глаза с насмешливыми искорками. Говорил он резкими, отрывистыми фразами, произносимыми гортанным голосом, и часто усмехался сквозь зубы. При росте не выше среднего он обладал мощным торсом и невероятной физической крепостью. Живущие неподалеку от Британского музея хорошо знали его черную бороду, подстриженную так коротко, что она казалась всего лишь седеющей щетиной, очки в роговой оправе, прямую осанку при быстрой ходьбе, привычку приветствовать знакомых, быстро приподнимая шляпу или делая семафорные жесты зонтиком.

Профессор жил прямо за углом музея, в солидном старом доме на западной стороне Расселл-сквер. Другими обитателями дома были его дочь Розетт, его экономка мадам Дюмон, его секретарь Стюарт Миллс и обнищавший бывший учитель по фамилии Дреймен, которого он держал в качестве нахлебника, чтобы тот присматривал за его книгами.

Но немногих настоящих друзей Гримо можно было найти в некоем подобии клуба, который они учредили в «Уорикской таверне» на Мьюзеум-стрит. Джентльмены встречались четыре или пять вечеров в неделю в уютной задней комнатушке, зарезервированной с этой целью. Хотя комната официально не являлась частной, почти никто из посетителей бара не заходил туда даже по ошибке, а если заходил, то не был принят радушно. Завсегдатаями клуба были маленький, суетливый и лысый Петтис — авторитет в области историй о привидениях, журналист Мэнген и художник Бернеби, но профессор Гримо бесспорно выполнял там функции доктора Джонсона.[2]

Почти каждый вечер в году — за исключением субботних и воскресных, приберегаемых для работы, — Гримо отправлялся в «Уорикскую таверну» в сопровождении Стюарта Миллса. Со стаканом грога он восседал там в своем любимом плетеном кресле у камина и разглагольствовал в присущей ему властной манере. По словам Миллса, дискуссии временами бывали необычайно увлекательными, хотя никто, кроме Петтиса и Бернеби, не осмеливался всерьез возражать профессору. Несмотря на свою вежливость, Гримо отличался вспыльчивым нравом. Как правило, остальные внимали кладези его знаний о колдовстве, настоящем и притворном, когда трюки обманывали доверчивых, и историям о средневековых чародействах, в конце которых он, с присущей ему любовью к мистификациям и театральным эффектам, неожиданно объяснял все тайны в стиле детективных историй. Это напоминало вечера в сельской гостинице, хотя снаружи светили газовые фонари Блумсбери.[3] Все было хорошо до вечера 6 февраля, когда предчувствие ужаса ворвалось так же внезапно, как ветер в открывшуюся дверь.

Ветер тем вечером, по словам Миллса, был пронизывающий, грозя снегом. Кроме секретаря и Гримо, в комнате присутствовали только Петтис, Мэнген и Бернеби. Профессор, жестикулируя сигарой, рассуждал про легенды о вампиризме.

— Честно говоря, — сказал Петтис, — ваше отношение к этому меня несколько озадачивает. Я изучаю только беллетристику — вымышленные истории о призраках. Хотя в какой-то степени я верю в привидения. Но вы авторитет в области реальных случаев, которые мы вынуждены именовать фактами, если не можем их опровергнуть. И тем не менее вы не верите ни слову из того, что сделали смыслом вашей жизни. Как если бы Брэдшо[4] написал трактат, доказывающий невозможность существования паровозов, а Британская энциклопедия поместила предисловие, заявляющее, что во всем издании нет ни одной надежной статьи.

— Ну а почему бы и нет? — буркнул Гримо, казалось почти не открывая рта. — Вы ведь видите, в чем тут мораль, не так ли?

— Возможно, «с ума свела его наука»? — предположил Бернеби.

Гримо продолжал смотреть на огонь. Миллс говорит, что он выглядел более сердитым, чем того требовала безобидная насмешка. Он затягивался сигарой, торчащей точно в середине рта, как у ребенка, сосущего леденец.

— Я человек, который знает слишком много, — продолжал профессор после паузы. — И нигде не говорится, что жрец храма всегда был глубоко верующим в своих богов. Но дело не в этом. Меня интересуют случаи, скрывающиеся за суевериями. Каким образом эти суеверия возникают? Что дает им импульс, заставляя простаков верить в них? Возьмем, к примеру, те же легенды о вампирах. Это суеверие в основном бытует в славянских странах, не так ли? Оно внезапно распространилось из Венгрии по всей Европе между 1730 и 1735 годами. Как же венгры получили доказательства, что мертвецы могут покидать свои гробы и парить в воздухе в виде соломинок или пушинок, пока не обретут человеческий облик для атаки на людей?

— А такие доказательства были? — спросил Бернеби.

Гримо пожал плечами:

— Многие тела были эксгумированы. Некоторых умерших обнаружили в скорчившихся позах, с кровью на лицах, руках и саванах. Вот вам и доказательства… Хотя почему бы и нет? В эти годы свирепствовала чума. Многих бедняг хоронили заживо, считая их мертвыми. Естественно, они пытались выбраться из гробов, прежде чем умерли по-настоящему. Вот, джентльмены, что я подразумевал под случаями, скрывающимися за суевериями. Вот что меня интересует.