Жена нелегала - Андрей Остальский

Так что все пели ей дифирамбы. Но Второй, в разговоре один на один, вдруг тихонько сказал Карлу: «Тебе не кажется, что ты теряешь над ней контроль? Ты же говорил: стопроцентный. А что-то непохоже». Карл пожал плечами, сказал: последствие шока. И был, конечно, прав. Потом он добавил: пройдет.

И вот в этом-то он ошибся.

Поездка в Россию повлияла на нее странно. В Кремле было интересно, но и страшно, потому что, в отличие от всех остальных исторических дворцов, здесь ощущалось некое сильное, зловещее поле. Дыхание огромной, абсолютной, беспощадной власти. Карл сказал потом: тень Сталина витает. Но Джули не согласилась: не только Сталина. А Иван Грозный? В Третьяковской галерее ей показали эту потрясающую картину, на которой он убивает своего сына. Особенно выражение лица царя ее поразило — человека, на секунду ужаснувшегося своей собственной жестокости. Но ясно, что именно на секунду. Через несколько мгновений он это преодолеет. Она никак картину эту забыть не может — закрывает глаза и видит. И это впечатление наложилось у нее на Кремль. Ведь это в Кремле происходило, разве нет? Вообще — там же столетия кровавых правлений. И еще и Лобное место рядышком… Бр-р! Но разве не так же в Версале или в Тауэре? Нет, не так, говорила Джули. В Версале все легкомысленней. В Тауэре все покрыто мхом веков — древняя музейная старина. Смотришь с почтением, но не страшно. Абстракция. А в Кремле как будто прикасаешься ко всему физически. Жутко сознавать, что где-то недалеко, за стенкой, может быть, и сейчас решаются судьбы гигантской страны. Да что там страны — возможно, земного шара! Сидят за столом люди вроде того, вчерашнего, очкастого, и вежливо обсуждают, не уничтожить ли половину человечества? Ведь это в их власти. Если они так решат, никто их не сможет остановить! В ту самую минуту, когда она любовалась старинными костюмами в Оружейной палате, где-то совсем рядом, может, обсуждались планы ядерного удара по Англии, например. Веками здесь цари повелевали жизнью и смертью миллионов, и теперь тоже. Наверно, это ощущение преемственности, непрерывности власти поддерживается умышленно, предположила Джули. Не знаю, говорил Карл, не знаю, никогда не задумывался.

Вот это «не знаю» — это тоже было что-то новенькое в их жизни. Раньше для него это были запрещенные слова. Он, по определению, знал все. И Джули свято в это верила. Он был абсолютным суперменом. Почти богом. Для него не было невозможного. И никто из простых смертных не мог с ним сравниться.

А теперь вдруг все переменилось. Это он нарочно, вдруг догадалась Джули. Он сам выключил чары. Снял волшебство. Мог попытаться восстановить свой контроль, как на это, конечно, надеялись его начальники в Москве. А он не стал. Почему, почему? Очень важно было получить ответ на этот вопрос.

И она взяла его и спросила. Через несколько дней после их возвращения из России.

Она была все еще сама не своя тогда. Не отошла от шока. И даже две недели на крымской даче, где они якобы должны были полностью расслабиться и отдохнуть, не очень помогли. Все равно они шагу не могли ступить без охраны. Любая вылазка за пределы виллы — целая военная операция. Да и на самой вилле то же ощущение, что за каждым твоим шагом следят. Каждое слово слушают.

Как-то раз, когда Карла не было рядом, она вдруг взяла и спросила охранника: «Не знаете, что означает по-английски «стреножить»?» Он испуганно вылупил глаза, забормотал: «Извините, не знаю». Как это может быть, что не знает?

А потом было обратное путешествие с нелегальными паспортами через границы. Опять одна, без Карла, который задержался в России. Почему-то Джули нервничала на этот раз гораздо больше. Вдруг до нее дошел весь ужас того, что она делает. Ей казалось, у нее так тряслись руки, что иммиграционный контроль непременно заметит. И ее тут же арестуют, разоблачат. Если бы ее видели в тот момент начальники Карла, они бы совсем в ней разочаровались.

Повезло, что ее вдруг вирус какой-то поразил. Она утрированно чихала, кашляла, вытирала слезящиеся глаза — и ее пропускали беспрепятственно. Трясущиеся руки тоже проходили как симптом гриппа. Болезнь пригодилась ей и в Англии: она совсем не была способна в первый момент что-то рассказывать друзьям и тетушке про выдуманную поездку по Франции. А так она слегла на неделю в постель, все от нее и отстали.

А она лежала и думала, думала…

А потом случилось вот что. В телевизионных новостях сообщили о высылке группы советских дипломатов. За деятельность, как было сказано, несовместимую с их официальным статусом. Еще совсем недавно Джули пропустила бы эту информацию мимо ушей. Но теперь она жадно ловила каждое слово.

На следующий день скупила все газеты. Они много писали об истории советского шпионажа в Англии. Она внимательно вчитывалась в эти статьи, но не могла понять, каким именно образом это может быть связано с Карлом. И кроется ли в случившемся угроза?

Некоторые газеты связывали высылку с недавним бегством на Запад высокопоставленного офицера КГБ, который, как предполагалось, знал всех своих коллег в Лондоне.

Когда Карл наконец появился, усталый и какой-то замедленный, она приготовила ему подборку статей. Он небрежно посмотрел, сказал: «Ах это… Да я в курсе… Но меня — нас с тобой — это никак не касается». Шепнул на ухо: «Мы по другому ведомству».

Это вот «нас с тобой» страшно резануло Джули. Но он будто бы нарочно хотел ее шокировать. Зачем? И вроде бы нарочно показывает себя другим — незащищенным броней улыбок и гипнотического взгляда. Ищущим ее поддержки. Признания, что они в одной лодке.

Она взяла и спросила его в открытую. Зачем? Он улыбнулся, но не так, как обычно, а очень грустно, почти жалко, и сказал: «Ну, ты же умница, все сама понимаешь».

Джули, кажется, действительно понимала: но не могла поверить. Неужели он сдается? Неужели предлагает посмотреть на него новыми глазами и решить для себя — нужен ли он ей такой, грустный, совсем не суперменистый, может быть, даже не до конца уверенный в себе?

Неуверенный в себе Карл? Какой нонсенс, какое глупое противоречие!

Она так это поняла: он устал играть. Ему не хочется быть дома в напряжении. Хочется быть самим собой. Впрочем, ему надо для начала самому в себе разобраться, какой же он настоящий, внутри, под броней, которую не снимал ни на минуту с юных лет. Что же там, под ней обнаружится? Да он и сам не знает. Вдруг обрубок какой-нибудь жалкий? Да будет ли она любить такого?

Только Шанталь ничего не замечала, для нее отец был все тем же. Полный восторг и обожание. С прежней взаимностью, разумеется. Хотя теперь он иногда задумывался и в ее обществе. Тогда Шанталь озабоченно спрашивала: что с тобой, папочка, ты нездоров?

А газеты продолжали печатать ужасы про советских шпионов. Однажды в воскресенье написали, со ссылкой на того самого перебежчика, что в Британии работает несколько супершпионов-нелегалов. О них в резидентуре (так называлась штаб-квартира разведки в посольстве) может быть ничего или почти ничего неизвестно. И их очень трудно разоблачить, потому что говорят и ведут они себя как самые обыкновенные британцы или граждане других западных стран.

Но в конце статьи было кое-что похлеще.

Джули выпила стакан воды, собралась с силами и поднялась на третий этаж, где Карл возился со своей аппаратурой. Она молча протянула ему газету с отчеркнутым заголовком. Он стал читать. В какой-то момент поднял на нее глаза и пожал плечами: дескать, не вижу оснований для беспокойства. Джули сказала: ты до конца дочитал? Взяла из его рук газету и прочитала вслух: «Один из этих агентов, самый секретный и зашифрованный, известен лишь нескольким начальникам в Москве. Он не подчиняется никому, кроме этих высших сановников, и не пользуется никакими известными каналами связи. А потому поймать его совершенно невозможно. По некоторым сведениям, его задача — собрать на английской территории атомную бомбу, а может быть, и несколько атомных бомб, которые могли бы полностью уничтожить Лондон и некоторые другие города. Этот супершпион приведет бомбы в действие, если отношения двух стран подойдут к грани войны».

Она читала, волнуясь, запинаясь, а Карл смотрел на нее с равнодушным любопытством. Потом опять пожал плечами, сказал: «Ну и что?» А Джули прошла в глубину комнаты и вытащила из-под кожаного дивана тяжеленный чемодан, который Карл всегда держал под запором. Она попыталась открыть замки. Но, как она их ни дергала, они не поддавались. Они были могучие, стальные, их даже, наверно, стамеской или зубилом каким-нибудь и то не открыть, не то что нежными женскими пальчиками. Джули таких и не видела никогда. Она дергала замки во все стороны, а Карл безучастно смотрел на нее. Как будто это самое обыкновенное зрелище на свете — жена, пытающаяся вскрыть запертый чемодан мужа. В котором, возможно, скрыта его самая главная тайна.