Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

-    Восемнадцать, - подсказала Роза, - и политикой я не интересовалась. Она и теперь, признаюсь, меня не очень-то занимает... А о каком снимке вы говорите?

-    Снимок исторический: на ступенях рейхстага выдающийся большевик, ленинец-сталинец, нарком иностранных дел СССР Молотов жмет руку выдающемуся фашисту-людоеду Адольфу Гитлеру. Многообещающее рукопожатие! Что за ним последовало - известно всем: война, разруха, десятки миллионов жертв, в том числе евреев... Замучены в концлагерях, просто убиты, сожжены в адских печах. Кстати, зола шла в дело: на удобрение полей и огородов.

-    Как вы можете произносить такие слова?! - с возмущением воскликнула Роза, голос ее дрожал. - Ради Бога, перестаньте!

-    Простите!.. Впрочем, извиняться не за что: правда не всегда приятна для слуха, как известно. Но я не хотел вас расстраивать. И давайте сменим пластинку. Я лучше расскажу вам свежий анекдот...

Роза покачала головой.

-    Не-ет, после «Семьи Оппенгейм», да еще с вашим добавлением, мне не до анекдотов, да и вам тоже, не притворяйтесь. И не надо плохо обо мне думать. Я аполитична, верно, но дурочкой вы меня, надеюсь, не считаете?

-    Аполитичность еще не глупость. Но в наше время не стоит прятаться за аполитичность. Покрепче зажмуриться, заткнуть уши и считать: того, чего не видишь и не слышишь, не существует? Это не только ошибочно, но и опасно... Допускаете ли вы, что на месте семьи Оппенгейм может оказаться семья Шмурак, семья Гофман, семья Сегал и так далее?

Роза с удивлением посмотрела на Ефима.

-    Но мы не живем в фашистской Германии?!

Ефим молчал. Что ей ответить? Неужели не понимает, не пытается понять такую, казалось бы, несложную связь между германским тотальным антисемитизмом, рукопожатием Молотов-Гитлер и весьма вероятной вспышкой антисемитизма в Советской Союзе?.. Он мысленно ругнул себя за неуместную беседу - не мог удержаться! - и решил ее прекратить. Не отвечая на ее вопрос, сказал:

-    Если вы разрешите, я напомню вам начало нашего разговора в тот вечер, у Шмураков, о призвании, о любви к профессии... Нам тогда не пришлось его закончить.

-    И вы считаете, что сейчас самое время продолжить ту светскую беседу? Не хитрите! Я не ошиблась: вы находите меня, мягко говоря, не очень умной... Не возражайте. Если бы думали иначе, не оборвали бы вот так неуклюже, даже бестактно, обсуждение вопроса об антисемитизме.

-    Сдаюсь, - засмеялся Ефим, - попался, виноват! Но причина здесь другая: нелегкое это дело, толковать об антисемитизме нам, евреям. Да и уместно ли, мне и вам, в сегодняшний вечер?

-    Очень уместно, - горячо возразила Роза, - подумайте, с кем, кроме вас, я могу говорить об этом? С папой и мамой? Невозможно! Значит, я так поняла: вы допускаете какой-то вариант преследования евреев в обозримом будущем у нас, в Союзе?

-    Не исключаю. Почему бы, например, при определенных экономических, да и политических осложнениях, не натравить другие народы на вечных козлов отпущения - евреев? Может быть, и не санкционировать антисемитизм напрямую, в открытую, но и не препятствовать ему, скажем, не осуждать вслух или делать вид, что его нет. Умолчать на официальном уровне. А молчание, как известно... Логично?

-    Вполне, - уныло согласилась Роза, - а верить не хочется.

-    И мне верить не хочется, но помнить не мешает... Однако давайте поставим точку. Пренеприятнейшая тема! А вот и ваш дом. Кажется, ваши родители не спят, ждут вас.

Сквозь густую, непросохшую после дождя зелень, из широких окон дома пробивался свет.

-    Ну конечно, не спят, - подтвердила Роза, - волнуются, что-то доченька задержалась. Правда, я их предупредила о нашей встрече. Мама сказала: «Если этот парень в такую погоду придет, вернись с ним лучше домой». И наказала не слишком поздно возвращаться - обычная родительская опека. В их глазах я дитя малое. А мне скоро... старушка!

-    Куда там! - поддразнил Ефим. - В таком случае я - святой Мафусаил. Одним словом, жили были старик со старухой, звали его - Ефимием, а ее - Розалиной...

Оба весело рассмеялись, еще немного поболтали, распрощались, конечно, «до скорого»...

Глава двадцать пятая

В среду, как и обещал, Ефим вышел на работу. Софья Самойловна опять заболела, на сей раз серьезно, и попала в больницу, прихворнула и Алевтина. Немудрено, что редактор встретил Сегала с распростертыми объятиями.

- Запрягайся, а то я совсем зашился. Тут, помимо выпуска газеты, накопилась куча писем, - Гапченко протянул Ефиму стопку нераспечатанных конвертов. - Разделайся с ними поскорее, неудобно перед рабкорами.

Вечером, после нелегкого, до минуты загруженного дня, Ефим принялся за чтение почты. Особо заинтересовали его два письма. Одно обратило на себя внимание краткостью и даже загадочностью: «Прошу зайти ко мне домой тов. Сегала. Раза три приходила в редакцию, ни разу не застала. Елизавета Панфиловна, вдова убитого старшины, барак 4, комната И». Он решил завтра же, после работы, побывать у Панфиловой.

Другое письмо, подписанное кадровым рабочим третьего механического цеха, гласило: «Сообщаю редакции нижеследующее. Наш начальник цеха Михаил Тарасович Крутов - форменный грубиян. Против меня он, можно сказать, по годам мальчишка. Я вдвое старше его, а он ни разу меня не назвал по имени-отчеству, не обратился на «вы». Разве дело так обращаться к пожилому - эй ты Савелий, чего болтаешься по проходу, делать тебе нечего? Слушать стыдно. Такие выходки повторяются каждый день. Он не щадит и других старых рабочих. А как относится к молодежи, у нас ее большая часть, и говорить не приходится, матом кроет и женщин и девчат, аж уши вянут. Какой же это, извините, к чертовой бабушке, руководитель цеха? Работать с таким нет ничего хуже, по рукам бьет, да и только! Недаром наш цех трясет, как в лихорадке, на авралах кой-как выезжаем, в конце месяца штурмуем план. К сему Савелий Нагорнов. В случае будете печатать мою заметку, подпишите «острый глаз».

В не очень-то складно изложенной краткой корреспонденции Ефим увидел поднятый «снизу» вопрос о взаимоотношении руководителя и подчиненного, о новом типе начальствующего лица, об этике и уважении человеческого достоинства в молодом обществе. Сигнал серьезный, думал он, заслуживает обстоятельного обсуждения не в многотиражке, а в «Правде», в «Известиях». Он снова пробежал глазами по последней строке письма Нагорнова: «В случае будете печатать заметку, подпишите «острый глаз». Старый слесарь! Чего ты боишься?.. А те, кадровые рабочие в доме отдыха, как запуганы? В памяти четко всплыл и старый, несомненно честнейший доктор, председатель комиссии по делу Богатиковой. И тот боится прямо защитить справедливость. «Это система, молодой человек», - вымолвил случайно и тут же спохватился... испугался.

Ефим отложил письма Панфиловой и Нагорнова в отдельную папку. На обложке красным карандашом написал: «Заняться при первой возможности».

Одноэтажные, длинные, словно только наполовину выглядывающие из земли бараки, все как один выкрашенные в розовато-бурый, «холерный» цвет, крытые черным траурным толем, выросли в Москве, как грибы после дождя, в начале тридцатых годов. Тогда, после сталинского исторического поворота, в города хлынули сотни тысяч крестьян из разоренных молниеносной коллективизацией сел и деревень. Появилось несметное количество почти дармовой рабочей силы. Это было вроде бы даже кстати, совпадало с грандиозными планами первой сталинской пятилетки: множество возводимых промышленных объектов поглощали устремившийся в города человеческий поток. Недалеко от строек, на грязных пустырях, неправдоподобными видениями возникали барачные поселки - временные, как тогда писали газеты, пристанища для создателей социалистической промышленности. Но временные оказались долговременными. Заводы и фабрики были возведены. Землекопы, каменщики, штукатуры и плотники переквалифицировались в токарей, слесарей, шлифовщиков, кузнецов, стали работать на ими же построенных предприятиях. И жить остались, в подавляющем большинстве своем, все в тех же бараках, правда, «модернизированных»: общие казармы с одно- и двухэтажными нарами были разгорожены на комнатки-клетушки размером в 10-12 метров. В них комфортабельно расположились образовавшиеся семьи. Комфорт обеспечивала также одна общая кухня на два десятка комнат, один туалет на несколько бараков - на улице, по возможности равноудаленный от каждого...

Справедливости ради стоит сказать, что к 1935-му году кое-где появились многоэтажные дома со всеми удобствами. Но в сказочные по тем временам хоромы попадали жить большей частью начальники всех рангов и достоинств, а также особо угодные. Просто рабочему человеку редко улыбалось такое счастье.

Ефиму не раз доводилось видеть барачные поселки со стороны, издали. Теперь в поисках Елизаветы Панфиловой он очутился в самом сердце барачного царства. Обильно выпавшие недавно дожди превратили территорию, на коей разметнулось сие царство, в глинисто-грязевое болото. В такой топи не то что человек - черт голову сломит. Как на грех, Ефим с утра забыл надеть галоши, а его изрядно поношенные штиблеты не годились для межбарачного месива. После неоднократных расспросов, усталый, с промокшими ногами, он, наконец, отыскал в кромешной тьме нужный барак. Входная дверь покачивалась на одной петле. Притолока оказалась настолько низка, что даже невысокий Ефим, не рассчитав, стукнулся об нее - аж голова загуцела.