Грим - Анастасия Худякова

даже печальную задумчивость. Она преобразила Ульфа, сделала черты лица мягче и как будто привлекательнее, хотя он и так был красив. Но больше всего взгляд притягивала не красота – она была не выглаженно-идеальная, не смазливая, а диковатая, резкая, очень мужественная, – а харизма, которая действовала без исключений и правил, и под ее-то влияние подпадали все, и самые чувствительные нелегко находили дорогу назад.

– Тогда, полагаю, мне лучше поторопиться, – замявшись, Роман добавил: – Спасибо.

Ульф только кивнул. Он как будто силился улыбнуться, но так и остался бесстрастным, продолжил глядеть на темное море. Роман сделал несколько шагов в сторону, остановился. Он почувствовал, что был излишне груб.

– У вас все хорошо? – спросил он негромко, стоя вполоборота к Ульфу, который теперь наконец взглянул на него слегка растерянно.

– Почему вы спросили?

– Пытаюсь учиться наблюдательности.

– И у вас начинает получаться.

– Так… что-то случилось?

– Ничего. – Ульф покачал головой и теперь действительно усмехнулся. – Ну, идите. Не забудьте, мое приглашение на кофе все еще в силе.

Роман больше ничего не сказал. Отвернулся и зашагал прочь, спиной чувствуя преследующий его зеленый взгляд, сделавшийся почти черным в темноте.

* * *

Он долго петлял по улицам, все удаляясь от моря и всматриваясь в витрины открытых в это время заведений, гадая, куда могла отправиться Теодора. Он снова пробовал дозвониться до нее, но результат был все тем же. Скопление туристических мест осталось позади, и Роман задумался, не стоит ли повернуть назад. Впереди теперь была лишь огромная деревянная церковь, а прямо за ней начиналась лесополоса. Роман хотел повернуть, но вдруг рассмотрел слабый свет: массивная дверь была приоткрыта. Постояв в нерешительности, он пошел вперед, мимо расположившегося по обеим сторонам от дорожки приходского кладбища.

Внутри было пусто и очень тихо. Паникадило не горело, но небольшие светильники, свисающие рядами, рассеивали тьму и порождали свои собственные тени, синевато-лиловые. Роман шел по проходу мимо длинных рядов скамеек, и его шаги по деревянному полу неприятно нарушали тишину, которая, казалось, была неразделима с этим местом. Ему вдруг стало неуютно, так, что он даже замедлился. Если бы со стороны исповедальни не донесся шорох, он бы тут же бросился вон. Роман пригляделся к тому месту, где высился резной конфессионал из темного, мореного дерева. Обе двери были притворены, но сквозь полые узоры одной он различил зеленое пятно. Оно пошевелилось. Роман, ступая как можно тише, приблизился, зашел в кабинку, предназначенную для священника. Эта мысль его позабавила, и он подумал, что чувство юмора у него, должно быть, слишком мрачное, чтобы считаться нормальным.

– Как там говорится? Прости меня, отец, ибо я согрешила! Да, можешь начинать, – голос Романа мягко нарушил тишину. Кабинки разделяла сетчатая перегородка, сквозь которую он смог неясно различить лицо Теодоры в полутьме.

– Не шути с этим, – послышался ее строгий задумчивый голос. – Что ты тут делаешь?

– Ищу тебя. А ты, надеюсь, не прячешься?

– Нет. Я не… Я просто гуляла, а потом увидела церковь. Прислужник впустил меня ненадолго.

– А сам он где?

– Должно быть, ушел. Зачем ты искал меня?

Он помолчал и устроился удобнее на узкой деревянной скамье. Теодора сидела далеко от решетки, так что он видел лишь неясный силуэт.

– Я просто подумал, возможно, ты захочешь поговорить. Теперь, когда никто не мешает и не лезет со своими двусмысленными репликами.

– Ты про Ульфа?

– Он раздражает меня. Очень. Но еще больше бесит то, что я не могу понять почему. Знаешь, когда ты ушла в тот вечер, он наговорил мне столько возмутительных вещей, но шутка в том, что ни одну из них я бы не смог отрицать.

– Да, взгляды у него действительно своеобразные. Не хочу говорить о нем. Извини.

– Почему ты здесь? В смысле, в исповедальне.

– Потому что, наверно, давно пора было это сделать.

– Хочешь сказать, тебе есть в чем покаяться?

– Да. Есть.

В ее голосе послышалась горечь. Теодора порадовалась тому, что этот разговор происходит именно так и Роман не видит ее лица.

– Ты, кажется, хотела рассказать о чем-то, что связано с…

– Волком. Да, именно так. Я никому никогда не рассказывала об этом, знали лишь мои мать и отец.

Роман подметил, что она не назвала их родителями, и задумался. Все это интриговало его, но почему-то вселяло безотчетную тревожность. Как будто он заранее знал, что услышит нечто ужасающее.

– Я была не единственным ребенком в семье. У меня был младший брат. Энок. Когда он родился, мне было шесть, но я хорошо помню, какая эйфория охватила всех, особенно отца. Я никогда прежде его таким не видела. Мне он почти никогда не улыбался.

– Он всегда хотел сына, – тихий вопрос Романа прозвучал как утверждение. Он был удивлен таким началом и не представлял, что последует дальше.

– Мы все любили Энока. А я была еще и благодарна ему за то, что внимание ко мне немного ослабло. Наказаний стало меньше. Отец теперь был занят воспитанием наследника и перепоручил заботу обо мне матери, а она в принципе не была способна ухаживать за детьми. С рогатым скотом у нее все это выходило куда лучше. Господи, я просто… Я не должна говорить такие вещи. Здесь…

– Это правда, а значит, ты должна говорить, – тут же заявил Роман. – Пожалуйста, продолжай.

– Энок рос добрым мальчиком, – продолжила Теодора после паузы. – Но ужасно избалованным. И часто он начинал капризничать, чтобы добиться желаемого. Энок прекрасно понимал свое превосходство над всеми домашними, особенно надо мной. В том возрасте все это было безобидно, конечно. Однажды днем мы играли недалеко от церкви. У нас в поселке она стояла отдельно, так что вокруг был только лес, и до ближайших домов нужно было пройти через поле. Мы маялись от скуки и бродили, придумывали какие-то игры. В траве у дороги я нашла часы. Небольшие, на цепочке, очень старые и красивые. Для двенадцатилетней фантазерки это было самое настоящее сокровище. Помню, я уселась прямо на землю и стала рассматривать их. Не заметила, как подбежал Энок. А он, конечно, расплакался, когда я не захотела отдавать часы ему. Он чуть ли не в истерику впал, кричал, что он младше, поэтому я должна уступить. Энок всегда так делал, когда хотел что-то отобрать у меня. А мне надоело это, и, пользуясь тем, что нас никто не видит, я спрятала часы в карман и побежала от него в сторону церкви. Подумала, что он же обожает прятки, вот и пусть поищет. Он едва успевал за мной, потом вовсе отстал. Я вбежала в