Грим - Анастасия Худякова

приятелей, которые в свое время совершили не одно безумство без участия Романа. Он всегда был своего рода белой вороной в этой компании – никогда не поддерживал бездумные увеселения, что пригвоздило к нему ярлык брюзги и ботаника. Похоже, он поистрепался, но и теперь держался, прикрепленный к самому воротничку, хотя старые приятели очень тепло встретили его и его спутницу, которую все без исключения принимали за его партнершу, и поначалу это вгоняло в краску обоих.

Ульф исчез сразу, как только помог разгрузить вещи. Роман сомневался, что он будет держаться так уж далеко и незаметно. Зато рядом все время была Теодора, и такое длительное ее присутствие, не обусловленное работой и делами, а предназначенное только ему, начинало его пьянить.

Они мало говорили во время самой репетиции, уделяя свободное время новым, а в случае Романа старым знакомствам. Но один всегда находился в поле зрения другого, и оба знали: что-то происходит, нарастает, как копится грозовая туча, которая вот-вот взорвется оглушительным дождем, не в силах больше сдерживать бурю внутри, в заточении. Когда начался ужин и они смогли просто сесть рядом и передохнуть, Роман передал Теодоре бокал с шампанским и улыбнулся. С дороги он переоделся в серую рубашку и брюки, и, глядя на него, Теодора подумала, что в смокинге он будет выглядеть завораживающе. Она не впервые оценила, насколько он привлекателен, но теперь его красота почему-то засияла иначе, как будто виной тому было золотистое освещение люстр, повсюду отраженное хрустальной посудой, превращающее его волосы в янтарь и придающее особый блеск светлым глазам. Принимая бокал, она накрыла его пальцы своими, а потом сделала глоток, глядя ему прямо в глаза.

Собираясь в эту поездку, Теодора не задавалась вопросами о том, к чему она приведет. Когда Роман только пригласил ее отправиться в Мандал, она согласилась, потому что за все время их знакомства он никогда не проявлял никаких чувств. Ее раздражала и замкнутость Стига Баглера. Каждый раз, работая в его коллективе, она ловила себя на том, что выглядит мрачно, и чувствовала, как стремительно падает настроение, потому что Стиг Баглер, словно толща воды, поглощал все звуки и эмоции, но ничего не отдавал взамен. Ей частенько хотелось встряхнуть его, чтобы увидеть хотя бы проблеск чего-то по-настоящему живого. И когда Роман, который был не слишком схож с Баглером в чем бы то ни было, начинал вести себя подобным образом, выставляя напускное безразличие как неприступный барьер, это раздражало ее еще сильнее, чем в случае с начальником следственного отдела полиции. Она не решалась встряхнуть Баглера, потому что с ним это казалось очень опасным, но почувствовала, что ей просто необходимо сделать это с Романом. Ей отчаянно хотелось увидеть в его глазах что-то кроме спокойного безразличия, в действиях – нечто большее, чем спланированная степенность и упорядоченность. Почему? Позже, тем же вечером, она смогла дать ответ на этот вопрос.

Некоторые гости репетировали речь. Отец невесты перебрал с шутками, но зал взорвался смехом, больше свидетельствующим о том, что это была несусветная глупость, и аплодисментами. Вскинув руки, Теодора уронила салфетку, та спланировала вниз, но упала ей на колено. Роман поднял ее, но прежде, чем вернуть на стол, задержал ладонь на колене, обтянутом шелковой тканью изумрудно-зеленого платья. Теодора не взглянула на него, только на руку, которая вскоре исчезла. В бокале плескалось не только шампанское, но и ее короткая улыбка, очень похожая на победную. С самого момента происшествия на дороге оба они как будто не могли перестать случайно касаться друг друга. Теодора подумала об этом теперь, вспоминая, как во время знакомства с друзьями Романа она стояла вплотную к нему, касаясь плечом и бедром, и не могла отрицать нарастающего внутри чувства великого триумфа, потому что ощущать его тепло спиной, его пальцы, едва касающиеся поясницы, ей хотелось так сильно и так долго, что теперь это было похоже на приятную боль.

После репетиции Роман и Теодора отправились в номера, расположенные по соседству. Роману с трудом удалось убедить Виктора поселить их в отдельные комнаты. Точнее, уговаривать пришлось его невесту, Элвин, у которой имелся список допустимых расходов, и его-то нельзя было превышать ни в коем случае. Приятель жениха составил исключение только потому, что тот пообещал не дарить собаку на завтрашнюю свадьбу. По правде, Роман и не собирался этого делать, прекрасно зная об удивительной брезгливости Элвин ко всему, что покрыто шерстью. Он признавал, что она весьма привлекательна, но искренне не понимал, как угораздило Виктора связать свою жизнь с кем-то подобным ей.

Оставшись один, Роман посидел в кресле у окна, глядя на город внизу и вызревающее цветом Ориона море. Он подумал о том, где сейчас Ульф и чего еще можно от него ожидать. Тот факт, что он знал об убийстве Элиаса Эббы, поверг Романа в непонятное состояние, граничащее с паникой с одной стороны и с восторгом – с другой. Это был странный, даже извращенный восторг человека, который ни разу в жизни не был пойман и замечен, и теперь кто-то впервые смог не просто выследить его поступки, но, кажется, понять их. Роман не мог во все это поверить, и это ввергло его в такие глубокие раздумья, что он не заметил, как на воду опустился вечер.

Он больше не хотел думать об Ульфе. Загадка его появления и естества сводила с ума и нервировала, а день выдался слишком приятным, чтобы портить его бессмысленным раздражением. Роман смотрел, как просыпаются огни внизу, и мысли его вернулись к теплому зеленому шелку. В оконном стекле начало проявляться его собственное отражение. Роман задумчиво коснулся пальцами подбородка и губ и горько усмехнулся самому себе. Он просто глупец, не так ли? Чего же он ожидал, притащив ее сюда, в место, окруженное морем, романтикой побережья и влюбленными полупьяными глазами свадебных гостей? Он вдруг вспомнил сегодняшний день во всех деталях и впервые почувствовал себя трезво, а именно гадким лицемером, соскользнувшим прямо в темную воду за собственной слабостью, стоило ей лишь раз коснуться прохладными пальцами его век. Роман вскочил, но не сдвинулся с места, замер, потом снова сел. Он знал, что должен поговорить с ней сейчас же, но вдруг испугался. Он предвидел, чем это грозит обернуться, хоть и убеждал себя в обратном, а значит, лгал – становился худшим из преступников и сам в какой-то мере заслуживал той кары, которую обрушивал на других.

Хотя как вообще зародилось его убеждение в том, что он должен быть один? Может быть,