Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

Шутка была встречена бурным хохотом и даже аплодисментами.

– Никакое это не… Если хочешь, попробуй. Это самый обычный шоколад, – продолжала лепетать Люба своим обиженным голосом.

Она пыталась стать Землеройкой, но не могла этого сделать, пока они говорили с ней.

– Он твой. Сама и пробуй.

– Вот!

Она быстро обмакнула палец в шоколад и облизала. Слишком поздно девочка поняла, что совершила ошибку.

Кулакова от смеха колотила по парте, у Афанасьева выступили слезы, а Тугин свалился со стула, чем вызвал новый взрыв смеха.

– Зубастик ест какашки! Ой, не могу…

Люба вся горела от ярости и стыда. В класс вернулась учительница.

«Вас нельзя оставить ни на минуту! Что за бедлам! Даже на первом этаже слышно!» И прочее, и что-то еще кричала она, пока не заметила ошалевшую девочку с перепачканными руками. Все угрозы тут же посыпались на нее:

– Убирай свое место немедленно! Сколько раз я говорила – не приносить сюда еду! Вот результат! Сейчас же вытри все вокруг!

Но девочка растерянно хлопала глазами и повторяла:

– Салфетку… Кто-нибудь… У кого есть салфетка?

Тугин истерично ржал, держась за живот. Кулакова, отвернувшись, презрительно хмыкнула. Ее примеру последовала большая часть присутствующих.

Люба, как в тумане, водила вымазанными руками по воздуху.

– Пожалуйста…

Неожиданно она вспомнила.

Илья Кротов целый день сегодня шмыгал носом и периодически доставал из пиджака упаковку с бумажными носовыми платками. Они и теперь лежали у него на парте.

Мальчик сидел всего лишь через парту от нее. Она видела его затылок и отросшие волосы, заведенные за уши. Он здесь недавно. Он ее поймет.

– Илья, дай мне платочек. Слышишь?

Кротов замер, будто глухой. В классе стоял гул, но не настолько сильный, чтобы девочку не было слышно.

– Илья! – жалобно пискнула она.

Мальчик чуть повернул голову. Люба видела его круглую раскрасневшуюся щеку и большой взволнованный глаз. Даже с такого ракурса было видно, что он растерялся.

– Кротов, она просит бумажку, – прошептал Афанасьев, – можешь дать ей целый рулон!

Еще секунду Кротов как будто колебался, а потом его рука незаметно убрала упаковку платков с парты в карман.

«Наступит день, и он не обернется, когда ты что-нибудь попросишь, – мысленно пропищала Землеройка. – Теперь он знает, что все тебя презирают. Можешь больше не притворяться».

– Любовь, выйди и приведи себя в порядок, – ледяным тоном произнесла Зинаида Алексеевна.

Это были лучшие ее слова за день. Девочка кинулась к двери, заколебалась возле ручки и нажала на нее локтем. Дверь поддалась не сразу. Но Землеройка уже не слышала смешков.

Воздух в коридоре показался ей чудесным и прохладным. Время сразу ускорилось, как будто в классе под враждебными взглядами она провела целый час.

По дороге в туалет она встретила Ангелину Чайкину, восьмиклассницу, с которой была едва знакома. На руках и шее Ангелины позвякивали целые связки браслетов, медальонов и бус. Бледность и худобу подчеркивал черный свитер. Ее тонкие губы всегда слабо и чуть нервно улыбались, прямые волосы имели цвет ржавчины, но особенно странными были глаза девушки, большие, без определенного цвета, с немного скошенными веками и такими же ржавыми, как волосы, ресницами. В ее взгляде читался молчаливый вызов и было что-то еще, хорошо знакомое Любе, что она не могла описать словами. Ангелина со скучающим видом копалась в телефоне, но, услышав Любины шаги, подняла голову и произнесла хрипловатым мурлыкающим голосом:

– Привет, Люба. Как дела?

По привычке Землеройка напряглась – а нет ли в ее приветствии скрытого издевательства? «Нет, – подсказал запуганный зверек. – Она тебя совсем не знает. Ты еще можешь стать ее подружкой».

– Ой, какая у тебя классная брошка.

– Мама привезла из Италии, – с гордостью сообщила Люба.

«Ей понравилась твоя брошь, та самая, которую Кулакова назвала бабушкиным старьем. Ангелина куда лучше твоих злобных одноклассников».

После унижения, которое испытала девочка, неожиданный комплимент Ангелины оказался словно прохладная мазь, намазанная на ожог.

Ей захотелось обнять эту худую угловатую восьмиклассницу, но тут она перевела взгляд на свои руки.

– Что с тобой? Ты поранилась? – спросила Чайкина, делая удивленные глаза и подходя ближе.

– Нет. Это… Шоколад. Он растаял, и ребята…

Словно сквозь рухнувшую плотину, река жалоб хлынула из Любиного сердца. Она рассказала все. Ангелина слушала, широко раскрыв глаза и приоткрыв рот. А потом положила ладонь Любе на плечо и отвела ее к раковине.

Шоколад смывался легко. Растворяясь в воде, он действительно напоминал кровь.

– Мой класс тоже меня ненавидит. Но я показала им зубки! – Девушка шутливо оскалилась, и Люба удивилась, какие у нее большие и ровные зубы. А еще она разглядела, что глаза у Ангелины были подкрашены карандашом в уголках, как у японки. Вот только нос картошкой все сводил на нет. Люба вдруг вспомнила, что каждый раз, когда она случайно подбегала к Чайкиной, та смотрела на смартфоне аниме.

Полотенец в туалете не оказалось. Ангелина порылась в сумке и заботливо вытерла руки девочки салфетками.

«Она отдала тебе свои салфетки не задумываясь, – попискивала Землеройка. – А в твоем классе никто не протянул даже клочка бумаги».

Девочка почувствовала, как нос у нее набухает, а по щеке катится горячая капля.

– Что ты? – снова удивилась Ангелина, вытирая ей лицо платком. – Только не хнычь.

От девушки пахло сладкими духами, – у Любиной мамы были похожие, но не такие резкие. К аромату духов примешивался едва уловимый запах табака и ментоловой жвачки.

Землеройке понравились эти запахи – они будто открывали для нее новый мир. Мир свободы. Девочка взглянула на запястье Ангелины, когда та вытирала салфеткой пальцы, – на коже виднелись три начавшие заживать царапины.