Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

Завуч пулей вылетела за дверь, бросив на ходу:

– Никуда не уходите. Особенно вы, Роман Андреевич!

Посидели в благословенной тишине.

– Ну и как оно? – поинтересовался Штыгин.

– Потопы и драки, – ответил Кирилл, оперев голову на ладонь и слабо улыбнувшись.

«Еще совсем юный, – подумал Штыгин, глядя на него. – Они послушают мужчину, но не станут слушать мальчика».

– После армии я думал, что стал взрослым, – признался Роман Андреевич, – а повидал я там всякого, уж поверь. Но работа в школе малость изменила мои взгляды. Это понимаешь не сразу, а день за днем, год за годом. Ребятки шлифуют так, как не сможет ни один прапорщик. Так что будет несладко. Но есть у меня одно верное средство. В зале я вешаю боксерскую грушу. Иногда здорово помогает. Так что если понадобится лекарство – приходи.

– Думаю, не понадобится, – смутился Озеров. – Но за предложение спасибо. Пока все это лишь небольшие проблемы…

– Небольшие проблемы? Только не в школе. Здесь не бывает маленьких трагедий. Они такими, может быть, кажутся. Кто из них будет президентом, кто разработчиком нового оружия или искусственного интеллекта, кто дипломатом? Кем бы они ни стали, в какую бы важную броню ни вырядились, какой бы галстук ни надели, школьные годы так глубоко отпечатаются в каждом, что они не смогут не вернуться к опыту самых больших страхов и радостей. Посмотри, сколько профессий, сколько сильных мира сего, сколько упавших на самое дно – и всех связывает одно: школа. Не политика, не мировые финансы, не торговля, а одинаково лихое для всех детство в стенах общеобразовательных учреждений. Видишь ли, это невежды говорят: «Мальчишки подрались». Но клянусь тебе, любой человек помнит каждую свою школьную драку всю жизнь. Ее исход. Если, конечно, его не очень сильно били по голове.

Озеров нахмурился:

– Я тоже думал о чем-то подобном. Совсем недавно.

Штыгин отодвинул в сторону журнал и оперся здоровой рукой на стол:

– Взрослые слепы. Они бродят в темноте. Детские психологи! Ха! Думаешь, они знают детей? Нет, а почему? Им не угнаться за мыслью ребенка. Взрослые – это замедленные дети. Они увеличились в размерах, стали малоподвижными, потеряли интерес к безудержному веселью, покрылись коростой важности и защитили себя правилами, законами и принципами, которые отяжелили их души, как ржавые доспехи, обезопасили их от всего нового, неизвестного и потому страшного. Конечно же, дети и подростки не выживут без законов взрослых и порядка, причем не оттого, что мир жесток, а прежде всего потому, что не смогут защитить себя от самих себя. Они объедятся сладкого или расшибутся на первой попавшейся тарзанке. Но если откровенно: раз уж мы говорим детям, что они нас поймут, когда станут взрослыми, тогда разумно и то, что мы обязаны быть как дети, чтобы понять их.

Штыгин откинулся на спинку кресла и с шумом вдохнул воздух после длинного монолога.

– Потому я думаю, что хорошо, когда в школу идут молодые, – он указал на Озерова пальцем. – Ты здесь очень пригодишься. Ты нужен здесь. Даже таким, как наша Маргарита Генриховна, которая привыкла строчить отчеты на коленке. Но если ты не уверен, что сможешь найти с учениками общий язык…

Лицо Романа Андреевича стало волчьим. Озеров сглотнул слюну.

– …беги отсюда, иначе они размажут тебя по стенке.

В коридоре послышались торопливые шаги.

– А вот от нее – просто беги, – шепнул Штыгин. – Собирай вещи и спасайся. Я прикрою.

Молодой человек не заставил себя просить дважды.

– Вы уже уходите, Кирилл Петрович? – Маргарита Генриховна выглядела рассеянной, видимо, из района пришли тревожные новости.

– А здесь еще жду я, уже полчаса! – вмешался Штыгин, достав из кармана командирские часы без ремешка.

«Она явно не справится с таким наплывом информации. Если Кирилл Петрович не воспользуется случаем и станет деликатничать, значит, он просто болван».

Но молодой человек смекнул, что к чему, и не упустил шанса.

– Мне еще нужно разобраться с новым кабинетом. До свидания, Маргарита Генриховна!

– Не забудьте про отчеты: на компьютере или от руки. Главное – срочно.

Она застыла, будто статуя, пытаясь вспомнить, что еще хотела сказать. Это был профессиональный дефект, свойственный некоторым учителям, перегруженным слишком большим количеством обязанностей. В школе часто бывает так, что педагогу одновременно нужно принимать ответственное решение, говорить вслух, не сбиваться с логической цепочки, делать что-то руками, следить за группой детей и планировать следующий шаг. От соединения совершенно разных по типу действий возникает мозговой диссонанс, который в обычной жизни становится привычным. В ответ на такую перегрузку мозг преподавателя стопорит все двигательные и умственные процессы буквально на несколько секунд, после чего снова запускает их. Этот эффект не раз испытывал на себе и сам Штыгин, называя его «коротким замыканием».

Пока Маргариту Генриховну «размыкало», Озеров незаметно кивнул Роману Андреевичу и скрылся за дверью.

Штыгин сразу пошел в атаку:

– Зачем меня вызывали?

Завуч тут же пришла в себя и закопошилась на столе, потом медленно села и посмотрела на учителя долгим взглядом.

«В ее возрасте уже нельзя так суетиться, – подумал Роман Андреевич, с жалостью глядя на темные круги у нее под глазами. – Кому и что она хочет доказать?»

Маргарита Генриховна начала издалека. Сдержанно и поучительно. Она работала в гимназии так давно, что уже не замечала, что говорит со взрослыми, как с провинившимися детьми. К счастью, учителям был хорошо знаком этот тон, поэтому никто уже не обижался.

– Еще недавно, Роман Андреевич, в конце прошлого учебного года мы сидели здесь, за этим столом с вами и вашим сыном и обсуждали его снижающуюся успеваемость, случай с дракой, в которой Андрей участвовал, как он утверждал, из-за оскорбления вашей, хм-м-м, чести, его прогулы. Да-да, прогулы! Позвольте, что же это получается? Если будет драться сын и драться отец…

– Предлагаю обсудить конкретную проблему, – холодно проговорил Штыгин, – а не события