Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

А я просто попросил братишку наказать его за то, что он корчил рожи. Кстати, лучше спустите моего брата со скамьи. Иначе моим родителям очень быстро станет известно, что вы к нему прикасались.

Озеров медленно повернулся.

– А что еще ты готов сделать? Может, снимешь штаны, как твой друг, и спрячешься от меня в раздевалке?

Артем Осокин осекся и перестал хихикать. Илья заметил, как ноздри у Табаксы расширяются. Остальные его приятели гоготали, для них, кажется, не было никакой разницы, над кем смеяться.

– Спусти моего младшего брата со скамейки, – сдавленным голосом проговорил Юпитеров.

– Гриша, я хочу вниз, – заныл коротышка, – я сказал дяде, что больше не буду.

Озеров измерил ладонью рост мальчугана.

– Не такой уж маленький! Значит, тебя уже можно и обидеть. При старшем брате ты стал таким большим, что сам готов поколотить кого угодно. Не переживай, он о тебе позаботится. Ты не упадешь. Емеля, Илья, идемте.

Из Табаксы посыпались грубые слова на непонятном языке. Илья не сомневался, что это ругательства. Юпитеров подошел к коротышке и снял его с лавки.

– Как тебя звать? Эй! Встретимся на уроке, – старшеклассник положил руки в карманы рваных джинсов и гневно глядел вслед уходящему учителю.

– Вряд ли. К счастью, я не веду в одиннадцатых. А с твоими приятелями мы еще увидимся.

– Тебя уволят. Захочу, и тебя уволят! – сказал Табакса тише, но достаточно громко для того, чтобы Озеров услышал.

– Не трать силы. Через несколько месяцев я сам уйду.

Прежде чем они скрылись за поворотом, Илья увидел искаженное от ярости лицо Табаксы.

Емеля плелся сзади, что-то бубня себе под нос. Илья смотрел на его испачканный пиджак. Такой растрепанный вид был у него всегда, потому что каждую перемену он носился по школе, откликался на все прозвища и кричал диким голосом, только сильнее возбуждая желание учеников издеваться над ним. Ходили еще какие-то нелепые слухи о его бабушке, которая попала в сумасшедший дом, и о пьющем отце. Почти ничто из этого, скорее всего, не было правдой. Самым же главным поводом для нападок была его несдержанность в чувствах, бешенство, исступление, до которых его быстро доводили. Это-то и питало маленьких – и не очень – вампиров.

– Почему ты не оттолкнул этого коротышку? Ты же сильней, – прошептал Илья.

– Мне нельзя драться, – ответил Колбасов, не поднимая головы. – Дедушка говорит, что я слишком крупный и могу кого-нибудь покалечить. Он говорит: нельзя отвечать злом на зло.

Илья хотел сказать Емеле «спасибо» за тот случай с бензовозом, но Колбасов вдруг остановился и, театрально поклонившись, проговорил:

– До свидания, Кирилл Петрович. Спасибо, что вмешались.

Учитель коротко кивнул:

– Благодари своего друга.

Кротов густо покраснел: «Я ничего такого не сделал. И я ему не друг».

«Дай мне платочек. Слышишь?» – вспомнился ему молящий голос Любы с перемазанными шоколадом пальцами.

Илья догнал Озерова.

– Вы правда уйдете через несколько месяцев? – осторожно спросил мальчик, когда они поднимались по лестнице.

– Это зависит от таких, как тот старшеклассник, – признался Кирилл Петрович. – Сколько еще мне их встретится на пути…

– Не все такие, как этот… – сказал Кротов, высморкавшись в платок.

– Да, есть еще те, кто разносит грипп по школе, – улыбнулся Озеров. – Тебе не пора домой?

– А что, мне можно уйти с уроков? – хлопнул глазами мальчик.

– Естественно. У тебя нос, как водопроводный кран. С меня хватит потопов. Звони маме, пусть тебя заберут.

– Придется ей отпрашиваться с работы. Лучше я подожду. Можно совет, Кирилл Петрович?

– Валяй!

– Вы бы не отпускали так легко учеников, а то они начнут вас дурачить.

– Я приму к сведению. Но не беспокойся: может, у меня не много способностей, но одна меня не подводит никогда. С детства я отлично чувствую, кто по-настоящему болен, а кто – нет.

– Вы никогда не хотели стать врачом?

– Я думал об этом. Но побоялся ответственности. В твоих руках чужое здоровье, чья-то жизнь… А потом я встретил много безразличных врачей, которые ничего не боятся, и…

– И вам все равно пришлось нести ответственность за чужое здоровье и чью-то жизнь, хотя и не в шкуре врача, – заключил мальчик.

Озеров посмотрел на него внимательно и задумчиво кивнул.

Когда Кирилл Петрович зашел в кабинет, Илья увязался следом и в самых дверях чихнул.

– Ты хочешь, чтобы я тоже остался завтра дома?

Кротов не заметил сожаления в голосе учителя.

– Мне нужно вам еще кое-что сказать.

Мальчик опустил глаза, потом поковырял учительский стол ногтем. Когда он о чем-то рассуждал, то мог, увлекшись, взять какой-нибудь предмет в руки и не заметить этого.

– Вы знаете эту девочку, Любу? Ну, у которой скобки на зубах…

– Да, конечно. Любу легко запомнить.

– Тогда вы заметили, что в классе ее, ну… э-э, не очень любят. Над ней смеются и…

– Те, кто смеется над ней, однажды, может статься, будут на нее работать. Положи, пожалуйста, ножницы и не щелкай ими.

– Ой! Я не заметил. Кирилл Петрович! Все дело в том, что она сама нередко цепляется или корчит рожи, чем привлекает к себе ненужное внимание.

– Возможно, это внимание ей как раз очень нужно.

– Возможно, – мальчик взял в руки указку и указательным пальцем потрогал ее кончик, затем положил на место. – Но вы ведь не станете отрицать, что она ведет себя странно… Не так, как все.

– У каждого есть скелет в шкафу, – Озеров кивнул головой в сторону черепа Гришани, – а также кощеева смерть.

– Что? – переспросил мальчик, раскрыв широко глаза.

– Кто-то слишком легко обижается, кто-то много