Только ты и я - Лор Ван Ренсбург

которые висят на стенах, стоят на столе, лежат на каминной полке и так далее. Даже у него в квартире была фотография с выпускного вечера, где он – в академической мантии и шапочке – стоял между матерью и отцом. Был у него и снимок со свадьбы Джеффри, у которого он был свидетелем, было фото (в позолоченной рамке), на котором ему вручали памятную премию Сэмюэля Сьюэлла за лучшую статью по литературоведению, но в квартире Элли – и Стивен осознал это чуть не с ужасом – не было ровно ничего, что могло бы иметь отношение к ее прошлому. Никаких фотографий родственников или друзей, никаких свидетельств, по которым можно было догадаться, какую жизнь она вела до него. То же самое касалось и их бесед. Сколько он ни рылся в памяти, ему никак не удавалось припомнить, чтобы Элли рассказывала ему о своем детстве, о школьных годах, о колледже… Так, мелочи, которые были скорее анекдотами, чем реальными событиями. Вместо того чтобы рассказывать о себе, Элли предпочитала свернуться калачиком на диване и, подперев голову руками, слушать его рассказы о себе.

Каждое такое воспоминание как будто перерезало одну нить из тех, которыми были сшиты их отношения. Каждое его прежнее умозаключение основывалось на том, что́ он о ней знает, но теперь Стивен понял, что не знает ничего. Не знает и не представляет, с какой женщиной он остался один на один – в пустом доме вдали от людей, вдали от цивилизации. Когда Элли впервые появилась на пороге кафе Нормана, возникнув из потоков дождя точно Афродита из пены, он воспринял ее как полностью сформированную личность, и ему было все равно, откуда она взялась и кем была до их встречи. Но сейчас Стивен не исключал, что она, возможно, свалилась в его жизнь прямо из психиатрической лечебницы.

Но, несмотря на все унижения, презрительные замечания, кошмарные обвинения и многое другое, через что она заставила его пройти, ему по-прежнему было нелегко совместить ту жестокую и хитрую Элли, которая с таким изощренным коварством и терпением подготавливала его крах, с мягкой, нежной и покорной женщиной, которая столько раз делила с ним постель. Несмотря ни на что, в глубине души Стивен продолжал питать к Элли самые нежные чувства. Он ненавидел себя за это, но не мог расстаться с образом той, которая всего месяц назад устроила ему сюрприз, неожиданно явившись к нему на работу…

Когда Стивен вышел из дверей Ричмондской подготовительной в морозный нью-йоркский вечер, зимнее солнце уже опускалось за далекие громады небоскребов, на фоне которых многоквартирные дома и шикарные особняки казались жилищами лилипутов. Темнело. Занятия давно закончились, но его задержал звонок отца.

Чертов старик!.. Стивен закончил разговор уже почти полчаса назад, но голос Стюарта продолжал звучать у него в голове словно навязчивая мелодия, от которой невозможно отделаться. Он буравил мозг, превращал его в труху. Замаскированные под шутки едкие комментарии и презрительные замечания – таков был обычный арсенал Стюарта Хардинга, который он пускал в ход в каждом разговоре с сыном. «Прочел твою статью в «Норт-ревью». Очень неплохо, мой мальчик, очень неплохо! Когда-нибудь ты сможешь издать свои статьи в виде книги». Мой мальчик… Эти слова заставили Стивена крепче стиснуть зубы. Старый мерзавец использовал их намеренно, чтобы еще раз указать сыну: по сравнению со мной ты всегда будешь несмышленым младенцем.

Стоя на верхней ступеньке школьного крыльца, Стивен размышлял, не снять ли ему стресс парой порций виски, заменив ими вечерний кофе, когда внезапно увидел ее. Не заметить ее было невозможно, уж очень бросался в глаза ее не по размеру большой анорак. Словно почувствовав его взгляд, она подняла голову и взглянула на него – взглянула и сразу отвернулась, но он успел заметить, как блестят в ее глазах слезы.

В тот же миг он забыл об отце, о телефонном разговоре, даже о ви́ски. Сбежав с крыльца, Стивен бросился к ней, раздвигая толпу плечом, и успел как раз вовремя, чтобы стереть с ее щеки выкатившуюся слезу.

«Что случилось?».

«Ничего особенного».

«Расскажи мне».

«Да нет, это правда ерунда».

Стивен взял ее двумя пальцами за подбородок, заставил поднять голову.

«Скажи. Мне».

Он так сильно хотел узнать, в чем дело, что это удивило его самого.

Она долго смотрела на него и наконец ответила:

«Так… небольшое недоразумение. Я кое с кем поссорилась».

Свои слова она сопроводила таким тяжелым вздохом, что он, не раздумывая, обнял ее и крепко прижал к себе. В этот момент он забыл даже о своем отвращении к любым публичным проявлениям чувств, в особенности – на виду у учеников и коллег-преподавателей. Ее тело, сделавшееся от холода жестким и неподатливым, тяжело обвисло в его объятиях.

«Что это у тебя?» – Он кивком показал на небольшую картонную коробочку красивого пастельно-зеленого цвета, которую она держала за ленточку и время от времени рассеянно наподдавала коленом.

«Ты как-то сказал, что никогда не пробовал банановый пудинг, который продают в пекарне «Магнолия»…»

«И ты запомнила?!»

Она кивнула.

«Сегодня у меня был только один урок, вот я и подумала – схожу, куплю тебе этот пудинг. Его действительно стоит попробовать! – Ее слова звучали почти небрежно, но в голосе по-прежнему ощущалась лежащая на сердце тяжесть. Не глядя на него, она протянула ему коробочку (ленточка оставила на ее пальцах красную полосу). – Но ты, наверное, занят… В общем, возьми».

Она шагнула в сторону, но за мгновение до того, как ее красный анорак утонул в волнах спешащих домой школьников, он удержал ее своей свободной рукой.

«Постой». – Стивен решил, что упиться ви́ски и жалостью к себе он успеет.

«Я думаю, это не очень хорошая идея».

«Что ты имеешь в виду?»

«Мне нужно идти». – Но эти слова противоречили выражению ее лица.

«Ты же не думаешь, что я съем все это один? – Его вопрос не требовал ответа. Он хотел просто немного ее отвлечь и знал, как это сделать. – Идем со мной».

Она покорно пошла за ним – к нему домой. По дороге оба молчали: она, похоже, вновь погрузилась в собственные мысли, и Стивен не стал допытываться, о чем она думает, хотя ему и было любопытно, что же все-таки случилось. Но как только они оказались у него в квартире, все переменилось. Какие бы тревоги ни отягощали обоих, они оказались тут же сброшены прямо на пол вместе с одеждой.

Он ел банановый пудинг из неглубокой впадины ее пупка, слизывал крем с ее кожи, оставляя на ней влажные блестящие пятна, но, не в силах утолить голод, поднялся выше и нашел ее губы. Его тело припечатало ее к кровати, расплющив остатки десерта, размазав его по животу, но прежде чем он успел ее поцеловать, она повернулась, испачкав пудингом его дорогую простыню из