Только ты и я - Лор Ван Ренсбург

никто меня не найдет… а если и найдет, то очень не скоро. Но не во мне дело. Гораздо важнее, что Стивен по-прежнему кое-чего не понимает. Придется ему это объяснить.

Я слышу его дыхание внизу, но не спешу спускаться. Мне очень не хочется снова иметь дело с его презрением и злостью, с фальшивым негодованием, которое сочится у него из всех пор. Сев на бортик ванны, я закуриваю очередную сигарету. Стена над ванной рассечена окном, из которого открывается вид на океан. Шторм прекратился, словно ему не хватило сил снова и снова разбивать берег тяжелыми валами. Сколько энергии потрачено, и ничего не изменилось: берег остался на месте, дом по-прежнему стоит, да и лес тоже никуда не улетел.

Я делаю еще одну затяжку, наполняя легкие дымом, который клубится у меня внутри серым теплым облаком. Океан за окном чуть колышется, как огромная лужа нефти, и мое сердце, повинуясь этому плавному ритму, начинает стучать спокойнее. Океан зовет и манит, но я знаю, что его спокойствие обманчиво, что вода в нем – ледяная, а под поверхностью кружит коварное отбойное течение, которое способно в считаные минуты увлечь тебя на дно, а потом унести труп на несколько миль от берега. Я сижу на ванне и чувствую себя потерпевшим крушение моряком на крошечном спасательном плоту, который надеется, что к утру ветер вынесет его на обитаемый берег.

Докуренная до фильтра сигарета обжигает мне губы, и я рывком возвращаюсь к действительности. Солнце, которое за весь день ни разу не выглянуло из-за туч, опустилось за невидимый горизонт, и небо сделалось по ночному темным. Я открываю воду, сую окурок под струю и бросаю в мусорную корзину, но уходить не спешу. Вместо этого я закуриваю новую сигарету, чтобы еще немного побыть наедине со своими воспоминаниями об отце.

Милый папа… Он умрет меньше чем через год после того памятного разговора с моей психоаналитичкой. Еще одна смерть, которую мне придется пережить. Он слишком волновался за меня, и его могучее сердце не выдержало. Я прислоняюсь плечом к стене и понимаю, что мое лицо мокро от слез. Я плачу оттого, что папы больше нет, оттого, что хорошие люди умирают, а такие, как Стивен, продолжают говорить, дышать и творить свои мерзости. Если бы не было Стивена, папа, наверное, был бы жив и посейчас. Но, с другой стороны, если бы папа не умер, я бы, наверное, никогда не узнала правды.

43

Элли

Выражение его глаз изменилось. В них по-прежнему горит лихорадочный огонь, но теперь это не презрение и страх, а самая настоящая ненависть. Изысканная интеллигентность слезла с профессора Хардинга как фальшивая позолота, осталась только грубая плоть со всеми свойственными плоти инстинктами и желаниями.

– Я никогда тебе этого не прощу.

– То, что тебе пришлось попи́сать в бутылочку, должно волновать тебя в последнюю очередь. Сейчас у тебя есть проблемы посерьезнее.

– Ты спятила. У тебя бред. Сколько раз я должен тебе повторять?.. Я никого не растлевал и не насиловал. Ни одна из них ни разу не сказала мне нет. Они шли на это добровольно, они…

Я слушаю его маленькую речь, потом сажусь, скрестив ноги, прямо на пол. Такого раскидистого, такого махрового эго я еще никогда не видела. Его самомнение буквально подавляет. Стивен воздвиг себе гигантский монумент, который полностью заслонил ему перспективу. Каждое слово, каждый взгляд он воспринимает как похвалу своим уникальным человеческим качествам. И чтобы показать Стивена таким, каков он есть на самом деле, – показать обманщиком и эгоистом, этот памятник нужно разрушить, стереть в порошок, чтобы он больше не мог за ним укрываться.

Привязав его к креслу, я отобрала у него не только свободу. Я лишила его значительной части его самоуверенности. Однажды я читала в «Вашингтон-сквер ньюс» статью о докторе Альберте Мейерабиане [26] и его «теории тихих сообщений». Согласно этой теории только семь процентов информации передается от человека к человеку в виде слов. Тридцать восемь процентов приходится на интонацию и другие вокальные элементы, и целых пятьдесят пять процентов передается невербальным путем, то есть через жесты, позы, выражение лица и прочее… И сейчас, глядя на скорчившегося в кресле Стивена, я гадаю, какая часть из его пятидесяти пяти процентов истинна, а какая – просто хорошая актерская игра.

– Они согласились только потому, что ты сумел им польстить. Найти подходящие слова. Просто уговорить, наконец.

Отразившееся на его лице непонимание – истинное или, что более вероятно, напускное, тщательно разыгранное – заставляет меня вскочить. Стараясь избыть охватившее меня разочарование, я начинаю расхаживать туда и сюда по черно-белым плиткам пола. Ферзь, вспоминаю я, может двигаться в любом направлении и на любое количество клеток, но в нашей игре король оказался под «вечным шахом» [27] и, кажется, уже начинает понимать, что он отнюдь не всемогущ.

Дверь в гостиную открыта, и горящий в камине огонь поблескивает на перстне на его мизинце.

– Ты ужасно похож на своего отца! – Я кивком показываю на перстень. – Неудивительно, что ты удостоился знака одобрения великого человека.

– Это не знак одобрения. Это подарок. Он подарил мне свое кольцо, когда я получил степень доктора философии.

– Или награда яблоку, которое упало не слишком далеко от яблони-патриарха. Извини, я знаю – ты терпеть не можешь затасканные обороты, но… Как всякая хорошая студентка, я провела собственное исследование, и теперь знаю о папе Хардинге и его привычках все или почти все. В частности, я совершенно уверена, что некоторые его «привычки» не достигли «возраста согласия»… И для него, и для тебя мы были только средством для достижения цели. Ну и заодно – средством потешить свое эго… и свое либидо.

– Ты это серьезно, Элли?

Я усмехаюсь ему в лицо.

– Ты выбирал тех, кому было плохо и одиноко, ты окружал их вниманием и заставлял почувствовать себя особенным. Каждой из своих жертв ты давал повод надеяться, давал повод поверить, будто она – Джейн Эйр, а ты – ее мистер Рочестер. Неудивительно, что они сами бросались тебе на шею. И после этого ты утверждаешь, будто не сделал ничего плохого?

Я внимательно всматриваюсь в его лицо. Должен же он хоть как-то отреагировать на мои слова! Сейчас я лучше, чем когда-либо, понимаю, что он – безжалостный и опытный охотник, который расставляет силки ласк и капканы комплиментов и терпеливо ждет, пока затянется петля или сработает стальная пружина. Ему нравится подманивать добычу, соблазнять ее лакомым кусочком, чтобы она сама приползла к нему, сама сунула голову в ловушку. Он и сам не гнушается исполнить роль приманки, но как только добыча запутается в силках, все меняется. Свои коварные планы он реализует с таким искусством, что я чуть было не попалась в его сети уже на первом свидании. Несколько бокалов вина притупили мою