Только ты и я - Лор Ван Ренсбург

дурочкой Элли Мастертон. Дни слагались в недели, недели – в месяцы, а я все глубже вживалась в мною же самой созданный образ.

Теплая бутылка дрожит у меня в руке. Я отставляю ее в сторону, хватаюсь за край раковины и пристальней вглядываюсь в зеркало, ища себя за отразившейся в нем маской. Так ищут дорогу в темной комнате – шарят вокруг, пока не наткнутся на что-нибудь знакомое.

В конце концов я нащупываю это знакомое и хватаюсь за него. Я возвращаюсь к себе прежней, сдираю с себя робость и застенчивость, которые носила для него, сбрасываю их на пол как невидимую змеиную кожу…

Потом я достаю фотографию. Одного взгляда мне достаточно, чтобы я вспомнила, кто я на самом деле. Но вместе с памятью возвращается и боль, которая до этого была замкнута, заперта глубоко внутри. Боль поднимается как волна, заливает легкие, подхватывает и несет с собой мое бедное сердце, которое в конце концов застревает где-то в горле. Мои колени подгибаются, и я опускаюсь на пол.

– Сто… девяносто девять… девяносто восемь… девяносто семь…

Я целиком отдаюсь этой непростой задаче – обратному счету, и боль, лишившись пищи в виде моего внимания, утихомиривается, становясь на время более или менее терпимой. Сердце возвращается на место – теперь я чувствую его просто как тупую занозу в груди. Если бы папа был жив и знал, что мои панические атаки все еще повторяются, он явился бы сюда и за волосы отволок меня домой. «Это не дело, Букашка», – сказал бы он этим своим резким, скрипучим голосом, который так пугал всех, кроме меня. Господи, как же мне его не хватает! Он-то знал, насколько глубоко ранила меня эта трагедия: тогда папа едва ли не в буквальном смысле оказался в первом ряду, и все-таки он достаточно в меня верил, чтобы оставить меня в покое, чтобы дать мне справиться с этим самой.

И я справилась, но не до конца.

После того как все случилось, я решила вернуться в реальный мир. Правда, папе не особенно хотелось, чтобы я ехала на другой конец страны одна, но на моей стороне была доктор С.

Я притаилась на веранде под окном отцовского кабинета и пыталась представить, каково мне будет в Беркли [25], воображала себя в университетском дворе в окружении подруг, хотя все они почему-то имели одно и то же лицо. Теплый ветерок пах горелым мясом – кто-то из соседей затеял барбекю.

«Вы считаете, она готова?» – спросил папа в трубку.

«Мне кажется, в последнее время ее состояние значительно улучшилось. Она добилась впечатляющего прогресса, а эта поездка будет для нее новым важным жизненным этапом». – Ответ своей психоаналитички я услышала, потому что папа опять включил динамик на телефоне. У него была такая привычка – он использовал громкую связь почти для всех разговоров.

«Но разве у нее не могут снова повториться эти… атаки?» – Папин голос звучал неуверенно, и мне захотелось ворваться в кабинет и крепко его обнять, но я осталась сидеть неподвижно.

«Я не имею права обсуждать с вами сеансы с вашей дочерью, как не могу сообщать вам, о чем мы говорили, но я совершенно уверена, что она готова двигаться дальше».

Папа долго молчал. Я очень хорошо представляла себе, как он сидит, откинувшись в своем вращающемся кресле, так что спинка выгнулась под его весом. Пальцы перебирают сложенные на столе бумаги или играют с ручкой или карандашом. Блестят на полках корешки книг. Где бы мы ни жили, отцовский кабинет никогда не менялся, оставаясь единственной константой в бесконечном калейдоскопе съемных квартир и коттеджей, которые в разное время служили для нас домом.

«Следует ли нам подумать о каких-то дополнительных мерах предосторожности?»

«Я уже рекомендовала вашей дочери одного из моих коллег, который сможет принимать ее в Окленде. И разумеется, я сама всегда буду на связи, если ей захочется мне позвонить».

При этих словах у меня в горле встал комок. В глубине души я все еще немного боялась уезжать слишком далеко от моего врача. С. знала слова, которые делали меня увереннее и сильнее, слова, которые делали боль терпимой и помогали поверить, что в конце концов все будет хорошо.

«Спасибо вам огромное», – сказал папа.

«Она говорила мне, что у вас там есть дом».

«Да, в Монтерее. Мы давно там не были, но сейчас я собираюсь привести его в порядок, чтобы мы могли туда переехать».

«Это прекрасно. Значит, у нее будет запасная база, которой она сможет воспользоваться, если… если возникнет такая необходимость».

«Еще раз спасибо, доктор. Я вам еще позвоню, если у меня появятся какие-то вопросы».

На этом разговор закончился. Я услышала щелчок разорванного соединения, потом наступила тишина. Я ждала хоть каких-нибудь звуков – легкого покашливания, шарканья подошв, шелеста бумаг, которые могли бы подсказать мне, что отец собирается делать дальше. И главное – что́ он решил?

«Можешь больше не прятаться, Букашка».

Я улыбнулась. И как он догадался, что я подслушиваю?

«Я уже слишком большая, чтобы ты звал меня Букашкой, тебе не кажется?» – сказала я, влезая в кабинет через окно.

«Прости, но для меня ты всегда будешь моей маленькой Букашкой. – Папа немного помолчал. – Что ж, значит – в Беркли?..» Он сделал суровое лицо, но провести меня ему не удалось. Точно так же, как отец знал, что я подслушиваю, так и я знала, что он принял решение, и догадывалась – какое именно.

«Спасибо, па», – сказала я и крепко обняла его за шею, как мне давно хотелось.

«Не за что, – ответил он, слегка пожимая плечами. – А теперь брысь отсюда. Мне нужно поговорить с прокурором штата».

Я переворачиваю бутылку, и моча Стивена с бульканьем течет в унитаз. В воздухе распространяется отвратительный запах, но я все равно улыбаюсь, думая об унижении, которое он пережил. Потом я нажимаю на спуск, и вода из бачка смывает и мочу, и запах. Стивен… Он всегда был таким гордым, таким самоуверенным, но мне удалось найти щель в его сверкающих доспехах. И я сумею ею воспользоваться, чтобы проникнуть как можно глубже и нанести максимальный урон. Не знаю, что мне это даст, но посмотрим… Было бы неплохо, кстати, провести что-то вроде посмертного вскрытия и посмотреть, что там у него внутри. Быть может, его внутренняя анатомия поможет мне найти ответ на вопрос, почему он столь порочен и что этому причиной… Я лично вовсе не удивилась бы, если бы выяснилось, что его внутренние органы поражены тлением. Вопрос лишь в том, как далеко зашел процесс. Увижу ли я лишь отдельные черные пятна или он прогнил насквозь?

Внезапно я задумываюсь о том, что сделает со мной Стивен, если сумеет вырваться? Что сделают с моей кожей, с моими волосами и руками эти пальцы, которые так противно скребут по коже подлокотников? Здесь никто не услышит моих криков,