Только ты и я - Лор Ван Ренсбург

сведенные мышцы шеи. Запрокинув голову немного назад, я выпускаю дым в потолок. Вот так, хорошо… Теперь мне будет легче его выносить.

– Ты куришь? С каких это пор? – спрашивает Стивен и брезгливо морщится.

Не отвечая, я иду на кухню, беру кружку и наполняю водой из крана. Шипение струи доносится до Стивена, и я слышу его бестелесный голос:

– Эй, дай мне тоже попить!

Ни тебе «пожалуйста», ничего… Похоже, еще один слой тщательно выпестованной порядочности облетел с него как шелуха.

Зажав сигарету краешком губ, я наполняю водой еще одну кружку. Не стоит отказывать жаждущему в глотке воды – это не даст мне никакого преимущества, к тому же впереди у нас еще долгий путь. Держа кружку в руке, я возвращаюсь в прихожую. Его губы приоткрываются, и он пьет, громко булькая. Этот звук эхом отражается от высокого потолка прихожей, которая по площади вполне сравнима со средней нью-йоркской квартирой-студией. Все в этом доме слишком большое, просто огромное – в том числе и лестница, сделанная из резного махагони, стекла и стали.

Я снова затягиваюсь, да так, что мои щеки едва не соприкасаются друг с другом, и набираю полные легкие дыма. Придерживать информацию, которой владеешь, чертовски приятно, и я вовсю наслаждаюсь этим ощущением. Это – как возбуждающая прелюдия к любовной близости, и я не тороплюсь, тем более что его разочарование еще больше усиливает ощущения.

Его взгляд останавливается на моем запястье, показавшемся из широкого рукава свитера, а может, на пальцах, в которых я держу «Кэмел».

– Ну и что тебе не нравится больше – моя сигарета или моя татуировка? Или твой заклинивший этический компас показывает, что и то и другое – отвратительно?

– Я просто не понимаю, как можно относиться подобным образом к… к собственному телу. – Он пожимает плечами.

– То есть тебе не нравится, когда кто-то покрывает себя картинками, но в том, чтобы надругаться над телом совсем юной девушки, ты ничего страшного не видишь. По-моему, это серьезное этическое противоречие, профессор, вам не кажется?

Нет ответа. Только его ногти громко скребут по искусственной коже подлокотников. Интересно, сам он отдает себе в этом отчет или это у него просто рефлекс? Кресло ходит ходуном и лязгает – так лязгает клетка, в которой заперто большое и злое животное, и я чувствую, как по коже бежит бодрящий холодок страха. Если он вырвется…

Одна ошибка, один неверный шаг – и мне придется плохо. Очень плохо.

Надругательство… Именно это он проделывал много‑много раз. Я знаю это твердо, но мне трудно произнести это слово вслух. Он – преступник, я – обвинитель, и все равно слово, от которого и мне, и всем нормальным людям становится неуютно, не идет у меня с языка. Пожалуй, это еще более страшное слово, чем изнасилование. Должно быть, именно поэтому оно употребляется так редко, заменяясь эвфемизмами или медицинскими терминами. Но сейчас он должен услышать его – услышать и понять, какое ужасное преступление он совершил. Я просто не имею права использовать нейтральный термин, чтобы он не подумал, будто его преступления не так уж тяжелы.

– Итак, Стивен, сколько ты готов заплатить за то, чтобы твоя настоящая жизнь так и осталась тайной? Чтобы никто никогда не узнал, как ты пользовался своим положением, чтобы регулярно насиловать школьниц, которых должен был учить?

– Не понимаю, о чем ты!..

– Прекрасно понимаешь! У меня есть все доказательства: фотографии, имена, даты… Все твои грязные секреты мне известны. И если мне нужно будет вызвать из небытия призраки прошлого, я это сделаю – можешь не сомневаться… Так скажи мне, что ты готов отдать, чтобы твоя репутация осталась такой же незапятнанной и чистой, как свежевыпавший снег?

Он скалит зубы, и на его лице появляется пренебрежительное выражение.

– Вот в чем, оказывается, дело! Тебе нужны деньги?

О господи!.. И почему мужчины так уверены, что любые проблемы сводятся к сексу или к деньгам? Но я не спешу указать Стивену на его ошибку – мне любопытно, куда это нас заведет.

– Что ты хочешь сказать?

– Теперь я понял, ради чего ты и твой любовник все это затеяли. Вы заманили меня сюда, чтобы запугать и заставить заплатить за ваше молчание. Не выйдет!

– Мой любовник? – Довольно неожиданный поворот. Глубоко затягиваясь сигаретой, я пытаюсь понять, что и когда могло навести его на мысль, что у меня есть любовник.

– Признайся, это было задумано заранее или вы придумали свой план уже после того, как мы стали встречаться?

– Что-то я тебя не понимаю. О каком любовнике идет речь?

– Ты сама прекрасно знаешь – о каком. Мне другое интересно… Я хотел бы знать, кто вы: очередная шайка мошенников, которых показывают в программе «Их разыскивает Америка» [23], или кто-то более серьезный? Хватит темнить, Элли, рассказывай!.. – Сам того не замечая, Стивен говорит все громче. Говорит, а сам все время крутит головой, словно действительно верит, что из темноты вот-вот выступят мои соучастники и я увижу, какой он умный и проницательный. Но из темноты никто не появляется, и кульминация, которой он так ждал, превращается просто в неловкое молчание. – Или он засел где-то поблизости, чтобы увезти тебя в безопасное место, когда все закончится?

– С чего ты вообще взял, что у меня есть сообщник?

– Не держи меня за дурака. В одиночку ты ни за что не смогла бы поднять меня с пола и усадить в кресло.

На его лице вновь появляется самоуверенное выражение. Оно могло бы меня разозлить, если бы я не знала, как сильно он заблуждается, поэтому я только слегка улыбаюсь.

– Мне жаль тебя разочаровывать, Стивен, но я справилась одна. Никогда не слышал про способ переноски пострадавших на закорках с помощью веревочной лямки? Погляди как-нибудь в интернете… Там, к твоему сведению, полным-полно самой любопытной информации.

– Даже если твой любовник не…

– Да почему ты так уверен, что у меня есть любовник?

– Хватит притворяться, Элли. Я видел вас вместе и обо всем догадался.

– Когда это ты нас видел?

– «У Саши», на открытии галереи. Я видел, как вы двое очень мило беседовали на улице. Он вышел сразу за тобой. Ты пыталась утащить его за угол, но я все равно все видел. А еще раньше я столкнулся с ним в твоем подъезде.

Я расхохоталась так громко, что эхо моего голоса, отразившись от потолка и вымощенного плиткой пола, словно плетью хлестнуло меня по ушам. Остановиться я не могла. Я смеялась до слез, раскачиваясь из стороны в сторону, пока у меня не заболели ребра. Стивен мрачно смотрел на меня из своего кресла, стоящего посреди прихожей, и был так убийственно серьезен, что при одном взгляде на его лицо меня вновь одолевал смех.

– Коннор не мой любовник. Он мой двоюродный брат, – проговорила я наконец срывающимся от смеха голосом. – И, кстати, если это имеет для тебя значение, он, наверное, предпочел бы запустить руку не в