Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тогда еще спрошу… стало быть, церковного сторожа — тоже ты?
— Я, Солдат, я… Он, сторож-то, шум поднял, а я шуму не люблю.
Наглая откровенность Бисина поразила Солдата.
— Как же тебя, волчья пасть, до сей поры земля носит?
— А я, видишь ли, не сразу таким уродился. Меня жизнь воспитала, развитие обчества. — Бисин засмеялся утробно. — Ну, а саму эту жизнь, это обчество люди придумали…
25
Ваня и Вадим пришли к старикам на закате солнца.
На обратном пути Ваня уже не решился напрямик, обошли там, где раньше проходили с дедушкой, хотя шагать пришлось вдвое больше и прыгать через вывороченные коряжины на болотистом кочкарнике.
От целодневной ходьбы взад-вперед Ваня выбился из сил и судорога уже сводила ягодицы — хоть ложись пластом и лежи. Однако мысль о дедушке подгоняла его.
Даже не отпустив собак — хотя они уже не щетинились друг на друга, — оба мальчика кинулись в шалаш. Старики лежали по-прежнему рядом, глаза их засветились радостью, едва ребята склонились над ними.
— Дед, ты живой?! — воскликнул Вадим, и голос его задрожал, на глаза навернулись слезы.
— Живой, живой… — заморгал Бисин, и Ваня не мог не заметить, что взгляд у него потеплел, повлажнели глаза. — Оттащи Султана да привяжи пока… — попросил Бисин, загораживаясь от собаки, норовящей лизнуть хозяина.
А Ванин дедушка спросил внука:
— Сразу нашел дом? Не плутал?
— Нет, дедушка… — Ваня был доволен, что удалось одному и, в конце концов, благополучно завершить дело, что дедушка не ошибся, поверив в него. — Только когда пересекал широкий повал, немного уклонился — солнце вдруг скрылось…
— Пошел напрямик? Ну, молодец.
Мальчики привязали собак — пока что врозь, — дали им по куску мяса: Ваня угостил Султана, а Вадим Сюдая, пусть знают, что хозяева их дружны, значит, и им, псам, нечего грызться.
Теперь следовало подумать, что же делать дальше.
Лучше всего, конечно, было бы всем перебраться как-то в охотничью избушку Солдата к Тян-реке. Там тепло ночью, и ни медведя, ни кого иного можно не опасаться.
Но для этого надо было сделать носилки и перенести стариков туда по очереди. А солнце уже спряталось, поиграв на вершинах сосен последними лучами вечерней зари. Постепенно смолкали лесные птахи. Вот-вот стемнеет совсем, а в темноте да без дороги как унесешь раненых? Немудрено и запнуться, наскочить на что-нибудь впотьмах, уронить человека…
Значит, придется коротать здесь еще одну ночь. Да и лосятину нельзя оставлять без присмотра: вдруг явится вчерашний медведь.
Ваня хотел уж было сбегать один к избушке, чтобы напоить Крылатого чибука молоком, — но вдруг испугался. Он не решился оставить дедушку одного с двумя Бисинами. Он и утром на всякий случай положил рядом с ним заряженное ружье, а ведь тогда была уверенность, что злодей никак не сможет подняться… Что же это? Значит, он, Ваня, не доверяет Вадиму? Нет, почему же. Но его дед, Бисин, может и заставить внука, а тот подчинится. И пока Ваня будет поить чибука молоком, они тут…
Лучше уж не ходить! Вода там есть, в берестяном коробе, в сенцах поставлена, мягкие сосновые побеги и охапка сена припасены — если уж Крылатый сильно проголодается или его одолеет жажда, он отыщет и еду и питье.
Ване никак нельзя отлучаться, покуда не разберется получше, что за человек — Вадим. А теперь надо готовиться к ночлегу: вместе нарубить дров, принести воды из ручья.
Когда кряжевали мощную конду, Вадим сказал своему напарнику, увлеченному работой:
— Дерево какое твердое, а твой топор в него, будто в масло, входит. Вижу, что ты успел уже топориком намахаться? Ловко у тебя получается…
— А в деревне как обойдешься без этой работы, без топора? — по-взрослому ответил Ваня. — Знаю, что в городе тепло по трубам само в дом идет, и газ течет в печку — вари, жарь, сколь хочешь.
— Это да, — подтвердил Вадим неопределенно.
— А дедушка сказал, что в моих руках уже и теперь достаточно силы, — прихвастнул невзначай Ваня. — Да дед и сам еще крепок…
— И мой был силен и бесстрашен, как тигр, — сказал Вадим, не пряча гордости. Потом добавил: — До вчерашнего дня был таким…
Оба чувствовали, что им хочется поговорить именно о том, что более всего тяготило теперь их души. Но они не знали, как начать такой разговор.
Ваня снова взялся за топор, а Вадим, зажав под мышкой конец бревна, поволок его к костру.
На землю постепенно опустилась ночь — она была еще темней и непроглядней вчерашней, еще таинственней и казалась еще более страшной.
Мальчики развели костер, накормили стариков горячим супом, напоили их крепким чаем. Хотя теперь у них был йод из аптечки, повязок на ранах они не тронули.
Подкормили собак и спустили их с поводков: те уже не рычали друг на друга — тихо растянулись по краям шалаша, каждый ближе к своему хозяину. Султан выглядел даже более спокойным, чем Сюдай. Словом, собаки быстро признали друг друга, заключили между собой мир. А способны ли люди поступить так же?
Сами мальчики ужинали по другую, дальнюю от шалаша сторону костра, ели молча — сказывалась сильная усталость, мучила неопределенность завтрашних забот.
Но потом Вадим, тихо, чтобы не услышали старики в шалаше, заговорил прерывающимся голосом:
— Вань… я весь вечер собираюсь тебя спросить. Вот когда ты пришел сюда и увидел, что дед твой ранен… и когда узнал, кто это сделал, что тогда? — стесненное дыхание приглушало голос Вадима, но черные глаза его горячо поблескивали.
Ваня давно ждал этого вопроса и готов был к нему, но внезапно прихлынула к сердцу кровь и там остановилась, распирая грудь. Он едва не уронил кружку с чаем. Но все же взял себя в руки, ответил:
— Да я тогда чуть не рехнулся. Будто бы в меня самого стреляли… Не знал, что делать, метался, как подранок, от злобы и отчаянья… Готов был сам застрелить твоего деда, да не поднялась рука… в человека… живого…
— Страшно… — выдохнул Вадим и так побледнел, что даже отсвет пламени не оживил его щек. Помолчав, продолжил: — Если бы ты не перевязал его, он истек бы кровью.
— Честно говоря, душа противилась. Вот, думал, — лютый волк, едва не убил моего деда, а я же его и лечи…
— Спасибо тебе, — сказал Вадим. — Что после ни будь, а за это — спасибо.
— Что там, любой бы… — засмущался Ваня, — был бы хоть ты на моем
