Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов

да дичью, они быстро добрались до терема. От дома, противно каркая, шарахнулся опять черный ворон, взлетел на верхушку сосны.

— Все за нами подбирает объедки, — сказал Вадим, мотнув головой в сторону птицы. — В чистоте двор содержит.

— В прошлый раз он клевал ужа вон на том пне.

— Ужа?

— Да. Ему кто-то пулей размозжил голову да положил на пень…

— Значит, правда, что тут есть змеи. А я не поверил деду. Вот поймать бы для террариума…

— А того ужа разве не твой дед подстрелил?

— Нет, не он. Вряд ли… Что в пищу не годится, он в лесу не стреляет… Это, наверное, дядя Костя, который с ним приезжал сюда силки ставить…

— Ловушек больно много насторожили. Мы с дедушкой видели, — Ваня пытливо взглянул на товарища. — И петли…

— Поохотиться собирались, — уклончиво сказал Вадим и добавил горестно: — Ну, вот и поохотились…

Вошли в дом, разделись, перевели дух. Вадим, что-то прикидывая, стрельнул в Ваню острым черным глазом, сказал:

— Ты отдохни, а я отлучусь ненадолго…

Оставшись один, Ваня еще раз внимательно оглядел светлую комнату. Неожиданно вспомнились слова из сказки: «Тук-тук, кто в тереме живет?..» Теперь уже было ясно, кто тут живет да что поделывает… Кончилась детская сказка. Взрослая жизненная гроза обрушилась на них… посильнее того лесного урагана… тоже молнии, тоже гром… тоже смертельная опасность… Как там, в избушке Тяна, чувствует себя дедушка наедине с Бисином?.. И что бы сказал древний охотник Тян, кабы увидел все, что тут произошло?

Появился Вадим, его продолговатое лицо с сияющими глазами вроде бы обрело какую-то значительность. Он тяжело шмякнул на стол большую и толстую тушу рыбы, семгу без головы и хвоста, поставил рядом котелок, полный икры.

— Ух, сильна рыбина!.. — Ваня даже рот раскрыл от удивления.

— Из головы и хвоста мы уху сварили, а остальное — вот, засолили и в погреб. Наверно, уже готова.

Вадим достал из двухстворчатого шкафчика хлеб, отрезал от рыбины два толстых, с ладонь, куска — они запылали ало и ярко, были даже на вид нежны и маслянисты. Ваня, конечно, понял, откуда взялось это лакомство, и даже хотел наотрез отказаться от угощенья, ни за что не есть не успевшую отнереститься рыбу, но красные куски в толстой кожуре благоухали так соблазнительно и вкусно, что он не смог удержаться: надкусил, а там и сам не заметил, как умял весь бутерброд.

— Ты ешь, сколько душе угодно, — настойчиво потчевал Вадим, уплетая свой кусок. — А остальное мы пополам поделим.

— Да что ты, мне не нужно, ни к чему… — Ваня сразу остыл к угощению. — Спасибо… что-то больше не лезет в брюхо… кажется, еще плоховато просолилась, сырой дух еще слышен… Спасибо.

— Тогда попробуй икру, — Вадим щедро намазал ложкой на новый ломоть хлеба рдеющую, как засахаренная брусника, икру.

— Я это не ем, икру, — замахал Ваня обеими руками.

— Почему же? Да она ведь вкуснее всего на свете! К тому же свежепросоленная — деликатес…

— А если семужата маленькие захрустят под зубами? — сказал Ваня серьезно и значительно.

— Брось фантазировать, — рассмеялся Вадим. — Не привередничай…

— Семгу-то на Звонком перекате поймали?

— Разве то место называется Звонким перекатом? — переспросил Вадим, аппетитно жуя полным ртом.

— Да… — Ваня воздержался от объяснений, откуда пошло это название.

— Значит, вы тоже там были? Вашей ночевки след? Дед заметил, что кто-то ощипывал тетерева…

— Мы…

— А красная рыба не попадалась вам?

— Мы хариуса ловили.

— Семгу не достали?.. А-а, ведь у вас нет лодки.

— Мой дедушка не ловит нерестящуюся семгу, — сказал Ваня жестко и подчеркнул: — Сам не ловит и другим не велит.

— Да-да… — Вадим приглушил свой восторг. — Он ведь общественный инспектор.

— Не только из-за этого! — горячо возразил Ваня. — Он вообще такой! Никогда не сделает того, от чего лесам и водам ущерб… рыбу нерестящуюся, зверя да птицу, когда они готовятся дать потомство, — не тронет… сердце у него такое, понимаешь?

— А мой дед говорит, что ловля да охота природе ничуть не вредят. Это машины в тайге разруху наводят: когда лес валят, сплавляют его, когда нефть ищут и добывают… И еще он говорит: если не поймаю я, то кто-нибудь другой все равно изловит. Мол, кто-то будет лакомиться семгой, а я, коми человек, извечный здешний житель, стану поститься. Нет, ни за что, покуда силенки еще позволяют охотиться…

Ваня сразу и не нашелся, что на это ответить, лишь сказал:

— Какие они разные люди — твой дед и мой!

— Ладно, Вань, кончай выступать. Теперь не эта забота у нас главная.

— Все теперь главное!..

— Послушай, а если мы дедов наших живыми домой доставим, что будет дальше? Вы как… заявите? — Вадим смотрел прямо и пристально.

— А ты бы чего хотел? — Ваня напрягся, даже ноздри его раздулись.

— Не знаю… Ведь оба они — чокнутые. Выжили из ума старички — за ружья схватились… А свидетелей нет. Неизвестно, кто больше виновен…

— Кто насторожил петли — на том и вина!

— Насторожить петлю, Ваня, — это одна вина, а стрелять в человека — совсем другая…

— Да, большая вина вдобавок к той!

— Мне кажется, что заявлять не стоит — как-нибудь так поладили бы… — сказал Вадим, не поднимая глаз.

— Чтобы все осталось шито-крыто и по-прежнему? — вспыхнул Ваня. — Чтобы вы и дальше душили кормящих лосих? Протыкали семгу, мечущую икру? Чтобы продолжали охотиться на вертолетах? Так, да?.. Чтобы после, вместо своего деда, уже ты начал все истреблять? Стал тем же Бисином, Огненным Глазом?..

— Но-но, ты полегче на поворотах! — взъершился Вадим. — Такого хорошего человека, как мой дед, еще поискать.

— Знаем его хорошести… — пробормотал Ваня.

— Ну, что ты знаешь, говори! — загорячился теперь Вадим.

— Самого расспроси, когда вернемся… А теперь нам идти пора.

Они двинулись в обратный путь. Ваня шел впереди, Вадим, отягощенный мешком, за ним. Черный ворон, сидящий на вершине сосны, недобро каркал им вслед.

По дороге Ваня прихватил из укромы у Звонкого переката оставленных там соленых хариусов, положил в свой рюкзак. И оба мальчика, без лишних разговоров и споров, поспешили к оставленным без присмотра старикам.

А старики, проводив ребят, долго лежали молча. Хотя и много невысказанного рвалось из глубины души — что у одного, что у другого. Но они уже не смели затевать новую беседу, зная, что при столь закоренелой вражде любое неосторожно слетевшее слово может пронзить сердце, как нож. Однако и молчать, лежа рядом, когда мучительные думы бередят душу похуже брани, еще труднее…

Солдат Иван начал осторожно расспрашивать Бисина о его ратных подвигах на последней войне, о снайперских делах. Тот рассказывал