СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

Василий Васильевич играл плохо. Постоянно проигрывал матери: когда был маленький – в рев пускался, а вырос – сердился и отказывался снова садиться за доску против Софьи Витовтовны. Но с Марьей Ярославной, недавно лишь пристрастившейся к игре, справлялся. Получив в очередной раз шах и мат своему кесарю, она удивлялась:

– Как же ты ловко играешь, Василек! Наверное, сильнее всех!

– Нет,- скромничал Василий.- Боярин мой Полуект Море умеет играть спиной к доске. И фрязин Альбергати тоже.

– Как это – спиной?

– Ну, могут завязать себе глаза и играть, как слепые.

– Хочу с ними сыграть, пусть придут!

Василий не только не рассердился на сумасшедшее желание супруги, но рад был исполнить его, потому что победы над ней ему радости не доставляли из-за очевидного неравенства сил.

А Полуект Море с Альбергати, томившиеся ожиданием, когда великий князь пошлет их наконец со своими тайными поручениями, предовольны были переходом из дворянской повалуши в царские покои.

Они пришли, когда партия у великокняжеской четы была в самом разгаре. Полуекту Море палата была не в диковину, а Альбергати пришел в изумление, увидев пол в виде доски, игральную доску – чеканенную, с изум-рудинамн в каждой клетке, фигуры золоченые против серебряных. Произнес зачарованно:

– Паки и паки скажу: богата и обильна Русь нетронутыми дарами Создателя!

Присмотревшись к расположению фигур, оба ново-пришедших игрока увидели, что если Марья Ярославна пойдет конем, то дела великого князя станут плохи.

Княгиня по-детски раскачивалась, сидя на высоком, обитом бархатом кресле, морщила лобик, шевелила губами, однако выигрывающего хода не видела. Полуект Море не удержался:

– Ходи конем вкось на десную сторону.

Василий Васильевич насупился, но никак не отозвался на подсказку.

Марья Ярославна колебалась – протягивала руку к золотому коню, но отдергивала, словно он жегся.

Альбергати сказал, будто бы ни к кому не обращаясь:

– У арабов в Великом Эмирате закон такой есть: заключать в тюрьму человека «за злостное подсказывание ходов во время игры правоверных».

Знал бы фрязин, к чему приведут его слова, не хвалился бы своими познаниями.

Молодая великая княгиня решилась наконец пойти «конем вкось». Василий Васильевич поднялся, сгрудил фигуры и вызвал слуг:

– Мы тоже правоверные! В поруб боярина, в Беклемишевский подвал!

Вооруженные мечами стражники взяли под руки растерявшегося Василия – Полуекта Море: он молчал, не противился, только изумлялся столь неожиданному жестокому приказу своего князя.

Когда остались в палате втроем, Василий Васильевич объяснил фрязину:

– А тебе, Алипий, пора догонять митрополита Исидора. Ты ведь готов; все на дорогу получил? И как сообщаться со мной – помнишь?

– Все получил, государь, все помню, только твоего последнего слова жду.

– Я сказал его. Не опоздаешь?

– Нет-нет. Исидор, я знаю, ехал через Псков в Ригу, потом зачем-то кривым путем на Вербек и Юрьев Ливонский. Морем доплыл до Любека, а теперь поедет в Феррару через всю Германию. Пока он минует Люнебург, Брауншвейг, Лейпциг, Бамберг, Нюренберг, Аугсбург, Инсбрук и Падую, у него уйдет три месяца. А я за один до Феррары родной доберусь.

– Иди с Богом!

– Иду, иду… Вот только сыграю еще одну партию в шахи с принцем крови, с Шемякою, мы уговорились…

– Какой он тебе принц! Немедленно покинь дворец!

– И то ладно, непременно ладно… – Альбергати учтиво поклонился Марье Ярославне, повернулся к великому князю, коснувшись концами пальцев правой руки шашечного навощенного пола.

После его ухода Марья Ярославна подошла с супругу, положила голову ему на грудь, сказала растроганно:

– Столь сильно люб ты мне, что я никогда больше не буду тебя в шахи обыгрывать.

Василий поцеловал жену в пробор волос, поддержал игру:

– А как же наинак! Кому охота в гости к Беклемишеву?

Беклемишевские подвалы, расположенные за каменной крепостной стеной, славу имели недобрую. Со времен еще Дмитрия Донского немало опасных беззаконников приняло истому в гостях у боярина Никиты Беклемишева. Нынче было здесь уже имение Юрия Патрикиевича, но старое название сохранилось. За мелкие злодеяния сюда не заключали, а убежать из подвалов не удалось еще никому.

После вечерни, как угомонился кремлевский люд, великий князь приказал привести боярина Василия в шашечную палату. Тот вошел угрюмый, но смотрел незло, скорее удивленно.

– Хочу с тобой сыграть, Полуект! – весело встретил его великий князь.- Правду ли бают, будто ты можешь вести бой в шахи с завязанными глазами? А теперь у тебя и руки еще схвачены позади железом. Такого тебя я, пожалуй, обыграю.

– А если нет, если я тебе мат поставлю, что мне будет? На правеж пошлешь?

– Зачем же, перед матом все равны.

– Так у нас на Руси говорят, а у арабов, вишь ты, по-другому.

– Альбергати небось тебя обставляет?

– Куда ему! Только корчит из себя шахматного богатыря. Он говорит, что визирь на доске у немцев называется дамой, а у французов – реньвьерж – значит, девственная королева.

– Ну и правильно, потому что самая слабая фигура.

– А раз слабая, значит, разрешено и помочь ей… А ты почему же меня…

– Сказал же: перед матом все равны!

Разговаривали, стоя друг перед другом, спокойно, без запальчивости, каждый понимал, что главный разговор еще предстоит. Разница в том состояла, что великий князь знал, зачем вызвал боярина, а Полуекту надо было об этом догадываться. _

– Ну, становись спиной и делай первый ход. А я буду двигать фигуры и за тебя, и за себя.

Боярин выступил королевским пехотинцем на две клетки и спросил:

– Так что же, государь? Если я тебе шах и мат дам, ты меня выпустишь или наоборот?

Великий князь послал вперед пешца от самой сильной фигуры – от ладьи, ответил уклончиво:

– Что заслужишь, то и обретешь.

Василий Васильевич готовился к встрече, обмыслил свои действия на доске наперед. Справедливо рассудив, что Полуекту играть, не видя фигур, будет тем сложнее, чем больше на доске пешцов, коней, слонов и ладей и чем замысловатее они перемешаны, он начал всячески избегать разменов, делая иной раз ходы заведомо слабые, но создающие позиции неясные, тупые. И добился своего. Полуект все чаще и все надольше погружался в раздумье, поставил под бой ладью, затем потерял реньвьерж. В последний раз глубоко задумался и, не объявляя очередной выступки, сдался:

– Дожили до мату – ни хлеба про голод, ни дров про хату.

Победа, хотя бы и за шашечной доской и хотя бы над соперником, заведомо неспособным сопротивляться, все равно горячит кровь, в тело неощутимо входит услаждение и возгорается в душе радость, увлекая ум новыми высокими помыслами. И не известно, так ли бы, в случае проигрыша, поступил великий князь, как поступил он сейчас, после посрамления самого сильного игрока в шахи.

– Как тебя, Василий, за один день перевернуло всего.

– Гоже ли в подвале-то… Сыро, темно, крысы шныряют.

– И играть стал хуже, и обличьем даже изменился. Боярин поднял на великого князя усталые глаза:

– Неужто и обличьем?

– Да-а… – Василий Васильевич продолжительно помолчал, раздумывая и разглядывая в упор своего боярина.- А скажи, Василий, мог бы ты настолько изменить своё обличье, чтобы тебя сам митрополит Исидор не узнал?

Боярин озадачился, но и понял сразу же, что неспроста этот вопрос, как неспроста было посажение в Беклемишев подвал. И отчетливо ощутил, что ждет его сейчас новый поворот судьбы. Ответил охотно:

– Надо быть, мог бы… Волосья персидским прахом поцветить. Порыжею, стану избура-красным, сам черт, если придет по мою душу, не признает.

– Собор-то, слышь, долго будет идти, облетит прах-то с тебя, станешь пегим, как сорока. Может, лучше вовсе бороду сбрить, чтобы за латиняна сойти?

– Не-е, борода дороже головы.

– Верно. Отче Антоний говорил, что борода – это подобие Божие. Но можно не всю бороду состригать. Она у тебя сейчас клином, а ты ее сделай заступом.

– Ага, а можно, как у апостолов, округло.

– Самое главное – имя сменишь, станешь Фомой, тверским послом, я великому князю Борису Александровичу с тобой грамотку пошлю. А догонишь в пути Исидора, сделай так, чтобы все в свите знали: ты – мой недруг, бежавший от моего гнева, сменивший и князя, и имя свое.

Наутро два стражника, прозевавших дерзкий побег государственного преступника Василия – Полуекта Море из Бёклемишевского подвала, были по приказу великого князя наказаны битьем батогами за нерадение.

Глава восьмая 1439 (6947) г. ЦАРСТВО КАЗАНСКОЕ

Небольшая, на сорок подвижников, мужская обитель на реке Нуроме, недалеко от впадения ее в Обнору, известна была в православном мире благодаря ее основателю Павлу Комельскому (Обнорскому). Он почил в Бозе десять лет назад, в возрасте 112 лет, но иноки, знавшие его, жили с ощущением его постоянного присутствия среди них. И Антоний, приехавший сюда из Москвы поклониться мощам его, сразу почувствовал, сколь бережно хранится здесь память о духоносном наставнике, наделенном огненными крылами монашеского подвижничества, которые помогали ему пролетать над морем земных страстей.