СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

Небольшая, на сорок подвижников, мужская обитель на реке Нуроме, недалеко от впадения ее в Обнору, известна была в православном мире благодаря ее основателю Павлу Комельскому (Обнорскому). Он почил в Бозе десять лет назад, в возрасте 112 лет, но иноки, знавшие его, жили с ощущением его постоянного присутствия среди них. И Антоний, приехавший сюда из Москвы поклониться мощам его, сразу почувствовал, сколь бережно хранится здесь память о духоносном наставнике, наделенном огненными крылами монашеского подвижничества, которые помогали ему пролетать над морем земных страстей.

Утро в скиту начинается рано. Рано и ночной сон приходит, но нынче, в день приезда Антония, братья не разошлись по кельям сразу после вечери, и была на то причина.

Жил в обители инок Назарий. Родом из купеческой семьи, он не пошел по стопам отца. С младых лет стал удивлять своих родных: ходить начал в двадцать недель, в шесть лет читал Псалтырь, в десять ушел из дому и юношей прилепился к этой обители, твердо решив посвятить жизнь монашескому подвижничеству. Как все, он проводил дни в трудах и молитвах, нес разные послушания, и чем тяжелее они были, тем для него духоноснее. А потому особенно было удивительным для братии, что впал вдруг Назарий в прелесть вражескую: читал на память многие места из Ветхого Завета, а книг Нового Завета чуждался, будто и не слыхал никогда о них. Для игумена Александра и иноков ясно было, что это результат обольщения Назария бесами, и они стали молиться за него, стараясь отогнать нечистую силу от прельщенного брата. Но все их усилия были тщетными.

Происшествие это было столь серьезным в жизни обители, что о нем Антонию рассказали в первые же часы его пребывания здесь, и он сразу пошел к несчастному монаху, попросил:

– Брат, показал бы ты мне места, где отшельничал преподобный Павел, я много о том наслышан от покойного владыки Фотия.

Назарий завел в лес, указал на вековую липу, в дупле которой дивный Павел прожил три года, и прочитал псалом:

– «И птичка находит гнездо, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов, у алтарей Твоих, Господи сил,Царь мой и Бог мой!»

Неподалеку находилось еще одно памятное место – лесная полянка, на которой впервые встретил Павла старец Сергей Нуромский. Около чудного отшельника вилась стая птиц, мелкие пташки сидели на голове и плечах Павла, и он кормил их из рук. Поблизости стоял медведь, ожидая себе пищи от пустынника, вокруг бегали лисицы, зайцы.

И опять Назарий прочитал из Ветхого Завета:

– «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей».

– Ты верно, брат Назарий, вспомнил про жизнь невинного Адама в Эдеме. Владычествует человек над тварью… Так и должно быть, ты думаешь?

– Да, так Бог соделал, так по Закону.

– По Закону? Ты читал «Слово о Законе и Благодати»?

– Такого нет в Писании.

– Есть в свитках летописных. «Слово» то сказано первым русским митрополитом Илларионом [106], до него все владыки у нас были пришлыми греками. По Закону человек нарек имена. Но по Благодати Нового Завета – тварь совокупно стенает вместе с нами от нашего падения и мучается доныне. Вспомни-ка послание апостола Павла к римлянам… «И сама тварь освобождена будет от рабства тления в свободу славы детей Божиих».

– Вспомнил… – растерянно, с виноватой улыбкой произнес Назарий, а затем вскинул руки вверх, закричал громко, торжествующе: – Вспом-нил!

Из леса вернулось троекратное эхо: «Вспом-нил! Вспом-нил! Вспом-нил!»

– Верно-верно, вспомнил я, брат Антоний: «…и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе сделаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего».

Вернулись в обитель. Антоний сказал игумену, что Назарий помнит не только стихи Ветхого Завета, но и Евангелия, и деяния апостолов, и послания их. Перед началом обеденной трапезы игумен назначил Назария чтецом и повелел прочесть вслух что-нибудь из первой книги Ездры.

– Ездры?… Какого Ездры? – непонимающе спросил Назарий.- Я не знаю Ездры. Лучше прочитаю из Иоанна Богослова.

Слышавшая его слова братия замерла от изумления. Каждый мысленно поблагодарил Бога за исцеление поврежденного бесами Назария.

Весь день новость эта обсуждалась очень заинтересованно: Живший в скиту престарелый, почти слепой и совершенно глухой отшельник, освобожденный из-за немощи от всех послушаний, впервые за многие месяцы выбрался из своей кельи. Приставляя ладонь к заросшему старческим пушком уху, просил объяснить, что такое стряслось в обители. Когда погас вечер и над пойменным лугом лег дымящийся сумрак, а незримая рука начала зажигать в небе звезды, не все иноки ушли в кельи – в благостном молчании стояли во дворе обители, кто облокотившись на балясину крыльца, кто припав к бревенчатой стене, кто приобняв яблоню. Обменивались тихими словами, думали об одном и каждый о своем.

– А ведь ровно двадцать лет осталось до Страшного Суда, а-а, братия? – спросил Назарий.

В ответ было долгое молчание, каждый прикидывал: доживу ли до дня Судного?

Над частоколом монастырской стены поднялся месяц. В голубом его свете обозначились свежесложенные поленницы дров, тесовая крыша конюшни стала странно покатой.

Взгляд невольно стремился выше двурогого месяца – туда, к небесному миру, где обитают святые. Глубокое благоговение испытывают перед ангельским миром все верующие, а для монаха особенно непреложно загробное существование и вечное блаженство.

– Не страшен конец света христианину,- отозвался, наконец, монах, стоявший под яблоней.- Грядущее инобытие нам дороже здешней жизни. Но что такое жизнь? Этого никто не знает, потому что с чем ты сравнишь ее?

– Со смертью, вестимо.

– Святитель Григорий Богослов [107] говорит, что единственная польза от здешней жизни в том, что само смятение видимого и подверженного бурям заставляет нас, искать постоянного и незыблемого,- сказал Антоний.

Его слова – человека нового и книжного, подвизающегося в митрополичьем монастыре,- были особенно дороги и вески для братии. Все не просто повернулись к гостю, но сделали по два-три шага к нему поближе.

– А скажи, брат Антоний, верно ли, что отцы святые по-новому посчитали, что конец света только в семитысячном году наступит?

– Да, есть новая пасхалия. То, что Благовещение приходится в один день со Святой Пасхой, не есть знамение, зря мы пугались. Такое совпадение и раньше случалось.

– Тогда, значит, поживем мы все еще по пятьдесят три года? А отчего же это, брат Антоний, люди раньше так подолгу жили? Авраам прожил сто семьдесят пять лет, Иакову было годов жизни сто сорок семь?

– Продолжительность жизни земной проистекает от благословения Божия. Отец Александр, ты ведь знал преподобного Павла, который основал эту обитель?

– Да, я хорошо его помню. Он никогда не ел ни мяса, ни молока, ни рыбы, только хлеб с водою и овощами. В свои сто двенадцать лет был он свеж и бодр, очи его были светлы, стан не согбенный, борода густая и окладистая, белая как снег.

– А верно ли, что перед своей блаженной кончиной он предсказал, что татары через четыре, дня дограбят Кострому?

– Так и было.

– Когда ехал я к вам вчера, слышал от мужиков, – будто татары к Вятке подошли. Грабят и жгут все на своем пути.

– Горе нечестивым! Будут они ввергнуты во тьму кромешную, где и луча света нет, станут мучить их ангелы тьмы.

– Да, всенепременно падет на них гнев Божий!

– Страшно наказание Господне, ужасен гнев Его!

– Братья,- почел нужным еще раз вмешаться в беседу Антоний,- Помнить мы должны, что Господь наказывает не по злобе, но из любви, не с гневом, как мы, смертные, но по промыслу и человеколюбию.

Месяц взошел уже высоко, свет его стал не столь ярок. Над конюшенной крышей быстрыми промельками появлялись летучие мыши, ныряли в серый туман, оставляя за собой слабый лунный след. У нас в Твери их кожанами зовут.

– Если нетопырь разыгрался – это к ведрам.

– Никак, один залетел в кладовку?… Если в дом залетит – к беде.

– А правда ли, брат Антоний, что татары к Вятке подошли? – тревожно спросил после долгого молчания Назарий.- У меня там отец с матерью, два брата, сестра…

Сторож ударил в било. Через мгновение еще и еще раз долетел до монахов глухой удар колотушки о дубовую подвешенную плаху – знак, что обитель отходит ко сну.

– Брат Антоний, я провожу тебя на гору,- предложил Назарий.

Пошли вдвоем до одинокой кельи.

– Тут провел свои последние дни земной жизни наш преподобный,- сказал на прощание Назарий и ушел в лесную темноту.

Антоний сел на гладкий, вымытый дождями комель огромной липы, давно поваленной бурей возле жилища преподобного Павла, может быть, такой же, в дупле которой прожил он три года. Освобожденное от коры тело ее белело и светилось в сумраке.