Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

тех, кто основал около 200 лет назад их деревни[785], то во времена составления Начального летописного свода должны были быть люди, хранившие память (конечно, "избирательную") о событиях конца IX — начала Х в.

В этой связи показательна ссылка летописца на доброго старца Яна Вышатича, скончавшегося в 1106 г. в возрасте 90 лет[786], от которого он "многа словеса слышахъ, еже и вписах в летописаньи семь"[787]. Предполагают, что одним из информаторов для летописцев был и отец Яна — сын новгородского посадника Остромира, внук Константина Добрынича, двоюродного брата Владимира Святославича. В свою очередь, дядя князя-крестителя, Добрыня, доводился, якобы, сыном Мистиши-Люту и, соответственно, внуком знаменитому Свенельду[788]. Если это так, то в этом знатном роду должны были передаваться предания, уходящие своим корнями в эпоху Рюрика[789]. Правда, представленная генеалогическая схема небезупречна, на что неоднократно и справедливо указывали исследователи[790]. Для нас она интересна в том смысле, что эпоха летописца, оказывается, не так уж далека от времен "древних князей". Даже в конце XI — начале XII в. на Руси еще жили люди, кому в детстве деды могли рассказать о временах Святослава и даже Игоря.

Очерк 2. О факторах генезиса государственности и типологии догосударственных образований у восточных славян

Вопрос о соотношении внешних и внутренних факторов в процессах генезиса восточнославянской государственности является таким же древним, как и сама проблема образования Древнерусского государства. Своими корнями он уходит в летописную традицию, а его научная постановка, в виде так называемого "норманнского вопроса", приходится на вторую четверть XVIII в. "Норманнская проблема", как показывает многовековая ее история, гораздо шире своего, если так можно выразиться, "этноисториографического номинала". В ней, в той или иной степени, отражается весь основной спектр многогранной проблемы образования Древнерусского государства.

Обоснованная в общих чертах Г.Ф. Байером, развитая в трудах Г.Ф. Миллера, А.Л. Шлецера[791] и их последователей норманнская теория прошла длительный, противоречивый путь развития. Становление ее было обусловлено, прежде всего, уровнем развития исторической науки ХVIII столетия. Доступные в то время исследователям источники, в основном, ограничивались кругом древнерусских, византийских и западноевропейских известий. Большинство из них подтверждало сведения "Сказания о призвании варягов", содержащегося в "Повести временных лет"[792], о норманнском происхождении варягов, русов и родоначальников русской княжеской династии. Господствующие в то время историософские воззрения, придававшие исключительную роль в основании государств выдающимся личностям, способствовали тому, что историю того или иного государства вели с момента появления первой правящей династии. Кроме того, свидетельства летописи о "призвании" на княжение Рюрика с братьями хорошо накладывались на популярную тогда теорию "общественного договора". Поэтому естественно, что первые норманнисты, признав скандинавское происхождение Рюрика с братьями, логично пришли к выводу о норманнском происхождении Древнерусского государства. В этом плане, например, их главный оппонент, основоположник так называемой "славянской школы", М.В. Ломоносов не ушел дальше и также вел начало русской государственности с прихода Рюрика, только видел в нем и приведенной им "руси" не скандинавов, а западных славян.

Достаточно быстро, помимо научной, наметились и другие составляющие проблемы. Показательно, что полемика по норманнскому вопросу началась не после выхода работ Г.З. Байера, а после ознакомления членами Петербургской Академии наук с диссертацией Г.Ф. Миллера "Происхождение имени и народа российского". Тогда впервые в научный спор вмешались политические соображения и оскорбленное национальное достоинство русских. Однако "обвинять" в этом нужно не Г.Ф. Миллера и не М.В. Ломоносова "со товарищи", а ту общественно-политическую ситуацию, которая сложилась в стране с приходом к власти Елизаветы Петровны, когда русский национальный дух воспрянул после унижений "мрачного бироновского десятилетия", а политика двора строилась на контрасте с политикой Анны Иоановны. Поэтому реакция на труд Г.Ф. Миллера была излишне болезненной, даже если признать некорректными отдельные положения и выводы автора. Сыграли свою весомую роль и не вполне зрелое национальное самосознание русских, и младенческое состояние отечественной исторической науки.

В XIX в. изучение проблемы вошло в относительно спокойное русло. Время от времени спокойствие нарушалось воинствующими антинорманнистами, в построениях которых было больше эмоций, чем научного анализа. Правда, эмоции проявлялись не столько в "академической науке", сколько в околонаучных кругах. Особенно это наглядно прослеживается в период после Отечественной войны 1812 г., приведшей к небывалому подъему патриотизма и национального самосознания. Вместе с тем, наряду с откровенно дилетантскими работами Ф.Л. Морошкина, Ю.И. Венелина, А.С. Великанова, А. Артемьева, Ф.И. Кнауэра и др., антинорманнистская школа ХIХ — начала ХХ в. явила научному миру ряд выдающихся исследований, представленных трудами Н.И. Костомарова, Д.И. Иловайского, С.А. Гедеонова, М.С. Грушевского.

В целом же в среде российских ученых рассматриваемого времени преобладали норманнистские взгляды. Однако историографическая ситуация середины ХIХ — начала ХХ в., в сравнении с предшествующим периодом, имела и существенные особенности, определяемые, в первую очередь, новыми методологическими подходами к изучению проблемы становления государства и трактовке природы последнего. Все больше исследователей смотрели на государство как на продукт длительного развития общества, что неизбежно вело к переоценке и роли норманнов в процессе политогенеза на территории Восточной Европы. Показательна, например, позиция представителей государственной школы, писавших о победе государственных начал над родовыми только в ХV–XVI вв. и отказавшихся выделять "норманнский период" в русской истории (С.М. Соловьев, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин). Еще более "радикальной" была точка зрения В.О. Ключевского, который, касаясь содержания споров по варяжской проблеме, не без присущей ему язвительности писал: "…Национальности и государственные порядки завязываются не от этнографического состава крови того или иного князя и не от того, на балтийском или азовском поморье зазвучало впервые известное племенное название"[793]. Известный историк права, М.Ф. Владимирский-Буданов, прямо заявлял, что у восточных славян "князья-варяги застали везде готовый государственный строй[794]" и т. д.

Такая метаморфоза не должна вызывать удивления. Уровень науки был принципиально иным, чем в ХVIII веке. Спор же между норманнистами и антинорманнистами по-прежнему вращался вокруг вопроса об этническом происхождении правящей древнерусской династии. Признававшие скандинавское происхождение первых наших князей относились к норманнистам, а все остальные — к антинорманнистам. Среди антинорманнистов были сторонники славянской, финской, готской, хазарской, жмудской, иверийской и т. п. теорий. Наиболее представительной являлась славянская школа, делившаяся, в свою очередь, на западнославянскую (признавалось западнославянское происхождение Рюрика и варягов-руси) и среднеднепровскую (велась речь об автохтонном, среднеднепровском происхождении росов/русов). Вопрос об этнической природе варягов и русов, фактически, был подчинен решению проблемы этнического происхождения Рюрика с братьями.

Таким образом, уже в дореволюционной историографии выделяются две важнейшие составные "варяжской проблемы": 1) этническая принадлежность родоначальников княжеской династии и варягов-руси, происхождение названия Русь; 2)