Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

гибелью и, стало быть, вызывающего потребность нейтрализации"[839]. На определенном этапе развития производительных сил, с появлением прибавочного продукта, война, помимо прочего, становится важным, весьма эффективным и, как правило, мало затратным средством получения оного. Происходит "милитаризация" общества, начинается консолидация племен и племенных объединений, вызванная, с одной стороны, потребностями расширения и оптимизации способов получения добычи, с другой — обороны от других "добытчиков". Сейчас можно со значительной долей уверенности утверждать, что формирование союзов и суперсоюзов племен было вызвано воздействием внешнего фактора. В первом случае речь, чаще всего, видимо, шла об объединении родственных племен с целью отпора завоевателям и повышения эффективности собственных грабительских набегов, во втором — о результате таких действий, когда племенные союзы от периодических набегов за добычей переходили к регулярной эксплуатации других племен посредством даней. Таким образом, суперсоюзы племен чаще всего являлись следствием завоевания слабого племенного объединения более сильным[840]. Здесь мы вступаем в сферу такого явления, как внешняя эксплуатация (одного племени другим), которая предшествовала внутренней.

Родоплеменное общество весьма устойчиво, консервативно. Жизнь в нем регламентировалась традициями, требовавшими, как и все общественные отношения и институты, подтверждения внешней санкцией. Кровное родство обусловливало жесткую круговую поруку, и защита соплеменника являлась важнейшим делом рода и всего племени. Закабаление сородича сородичем исключалось, поэтому первичная эксплуатация была направлена во вне — на чужое племя в целом, либо на иноплеменника в частности. Но эта внешняя эксплуатация становилась возможной только в случае завоевания одного племени другим (либо подчинения под угрозой завоевания или разорительных набегов). Равно как и эксплуатация раба-иноплеменника была возможна в случае его пленения. Таким образом, война являлась способом или условием легитимации господства одного племени над другим, легитимацией внешней эксплуатации. Она же являлась и первичным средством легитимации эксплуатации человека человеком, хотя и накладывалась на традиционные семейно-родственные представления. Первичной экономической предпосылкой эксплуатации стало появление прибавочного продукта вследствие развития производящего хозяйства. Война же, помимо вторичного источника прибавочного продукта, может считаться разновидностью внешней санкции, без которой невозможны были бы выше отмеченные явления. Ведь побежденный, по понятиям того времени, значит лишенный счастья, покровительства богов. Его жизнь и имущество принадлежали победителю. В результате войны проявлялась воля богов и устанавливался новый порядок вещей. Взятое с боя — свято (освящено богами, удачей, судьбой и т. п.). Не случайно военная добыча почетнее торговой прибыли, меч — благороднее весов, а важнейшим критерием свободы, полноправия, было право ношения оружия. Страта воинов в стратифицированных обществах выше страты торговцев. Такое же соотношение характерно и для корпораций феодального типа[841]. Следовательно, и война, и внешняя торговля являлись средством достижения высокого социального статуса. Тем не менее, более престижным являлась война.

Потребности войны и внешней эксплуатации обусловливали необходимость формирования властных институтов, действие которых, первоначально, было направлено вовне. Важнейшими из них являлись институты военного вождя, народного ополчения и дружины. Пока сохранялась возможность широкой внешней эксплуатации, князь и дружина, говоря языком летописца, кормились воюя иные страны[842]. Когда эти источники оскудевали, созданная структура начинала использовать внутренний ресурс, обращаясь на перераспределение внутреннего прибавочного продукта. Но и это перераспределение еще долго имело архаический характер.

Завоевание, при определенных условиях, может содействовать и формированию нового способа производства. Пути здесь разные. Это могут быть импульсы в виде превращения завоевателей в господствующую страту, конфискации части, либо всех земель в пользу победителей и т. п. Может быть и так, как в Прибалтике, когда крестоносное завоевание сопровождалось прямым насаждением "феодальных" немецких порядков. Особый тип представляют общества, сформировавшиеся в результате колониальных захватов и т. д. В итоге конечный результат определяется уровнем развития как победителей, так и побежденных[843]. При этом главная роль отводится степени готовности местной среды для восприятия тех или иных новаций. Как бы там ни было, трансформация родоплеменного общества в дофеодальное (как и дофеодального в феодальное[844]) не могла осуществляться сугубо на базе внутреннего развития. Требовался известный внешний импульс (завоевание, экономические, военные и культурные контакты и т. п.). Что же касается интеграции разрозненных племен в более крупные объединения, равно как становление раннегосударственных образований, то они были невозможны без применения (либо угрозы применения) военной силы. Не случайно, в западной историографии имеет место точка зрения, согласно которой вождество тогда превращается в государство, когда "один из членов группы вождеств начинает захватывать своих соседей, в конечном счете превращая их [земли] в подчиненные провинции гораздо более крупной политии"[845]. В нашем случае правильнее было бы сказать, что военный захват ведет к формированию сложных племенных объединений, которые, при определенных условиях, опять же не без участия военного фактора, могут трансформироваться в раннегосударственные образования.

Изменения в обществе, происходящие под воздействием социально-экономических и внешних факторов закреплялись на уровне идеологии, выражавшейся в мифе, что естественно для мифологизированного сознания людей того времени. Однако миф не только закреплял складывавшуюся систему социальных связей, но и, в известной степени, являлся ее первоисточником, хотя и был внешне направлен в прошлое, а не будущее. В условиях родового общества он способствовал градации родственных коллективов по их "знатности", т. е. — приближенности к легендарному предку[846]. Представления о счастье, удаче способствовали возвышению наиболее удачливых и деятельных членов кровнородственных коллективов. Являясь внешней санкцией, он, с одной стороны, закреплял такой порядок (консервативная роль), с другой — освящал новые явления (прогрессивная роль).

Таким образом, первоначальная градация шла по кровно-возрастному принципу. Как следствие, в руках отдельных родов, возрастных групп и лиц (тех, кому, по воззрениям того времени, сопутствовали удача, счастье, т. е. — благоволили боги) монополизировались те или иные функции управления. С появлением прибавочного продукта они монополизировали перераспределение оного. Однако о стратифицированном обществе в полном виде можно говорить лишь тогда, когда кровно-родственная, мифологическая в своей основе, покоящаяся на традициях градация накладывается на социально-экономическую матрицу. Развитие производительных сил ведет к общественному разделению труда, постепенному выделению большой семьи и индивидуального (большесемейного) хозяйства, формированию страт и, как следствие, к руинированию родовых структур. Общество усложняется, приобретает новое качество и не может уже обеспечивать свое нормальное существование и развитие с помощью прежних механизмов регулирования. Потестарные структуры эволюционируют в собственно политические, возникает государство. Миф идеологически обеспечивает этот процесс, легитимирует его, выступая в качестве внешней санкции. Для примера, можно привести то же "Сказание о призвании варягов", которое не только легитимировало статус династии Рюриковичей на Руси, но и право "призвания" князя старшими городами, узаконивало институт заключения ряда между князем и вечем[847]. Сказание об утверждении Олега в Киеве, закрепляло монопольное право Рюриковичей на власть и статус Киева, как старейшего города, среди восточнославянских