Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

слова на свет божий прямо здесь и сейчас. Я сказал бы ему: «Перси, знаешь, ты самое прекрасное создание под этим небом, и больше всего на свете я желал бы отыскать в этом театре какой-нибудь укромный уголок и предаться одному ужасному греху. Перси, – сказал бы я, – я почти уверен, что люблю тебя».

Но я вспоминаю наш поцелуй в Париже – как он оттолкнул меня, едва я обронил, что для меня это не просто случайное развлечение. С тех пор как мы въехали в Испанию, он был со мной очень нежен, как не бывало с того ужасного вечера, когда я коснулся его губ своими, наша близость теперь сладка и хрупка, как сахарная нить, и я не готов рискнуть ее потерять.

– Что – я? – переспрашивает Перси, и уголок его рта ползет вверх.

Певица замолкает, оркестр играет интерлюдию. Взгляд Перси перетекает с моего лица на сцену. Я хлопаю его по плечу.

– Ты у нас, Перси, настоящий красавчик, – отвечаю я небрежным светским тоном и в два глотка осушаю стакан с виски. Горло жжет огнем.

Я снова гляжу на Перси – сонную полуулыбку с его лица будто сдуло. Он встает спиной к стойке, опираясь на нее локтями, и снова ослабляет ворот, борясь с духотой. Потом вдруг оказывается очень близко ко мне и говорит:

– Слушай, давно хотел кое о чем с тобой поговорить. Тогда, в Париже…

Он замолкает, и у меня сердце в пятки уходит. Когда я нахожу в себе силы взглянуть на него, его взор уже устремлен куда-то на другой конец залы.

– А что было в Париже? – спрашиваю я как можно безразличнее, но он будто не слышит. – Перси?

– Гляди-ка, Данте.

– Где?

Я мигом оборачиваюсь и слежу за направлением его взгляда. Между столов стоит Данте, опустив руки в карманы и втянув голову в плечи, будто спрятавшаяся в панцирь черепаха. Он беседует с пожилым джентльменом в белом парике и расшитом золотом костюме, с тростью с серебряным набалдашником в руках. Мужчина сочувственно улыбается Данте – тот, похоже, силится что-то выговорить, – но качает головой.

Мы с Перси затаили дыхание, хотя с такого расстояния нам все равно ничего не расслышать. Мужчина чуть наклоняется, чтобы заглянуть прямо в глаза Данте, что-то произносит – Данте тут же краснеет – и пытается похлопать его по плечу, но Данте уворачивается, и мужчина бьет рукой по воздуху. С улыбкой он удаляется к игорным столам, а Данте быстро уходит в другую сторону и исчезает в двери, ведущей обратно в ложи.

– Думаешь, это… – начинает Перси, но я перебиваю:

– Надо с ним поговорить.

– С Данте?

– Нет, со вторым, не знаю, кто это. – Я указываю рукой на мужчину в белом парике. Он уже устроился за столом для игры в кости. Не думал, что с тростью можно так носиться. – Пойдем сыграем, разговорим его, спросим про Роблесов, глядишь, что и расскажет. Может, он знает, какие у них дела с Бурбонами и над чем работал их отец. Или хоть что-то.

С этими словами я направляюсь к столу, но Перси хватает меня за шиворот.

– Стой, стой, тебя никто не пустит за игорный стол просто поболтать. Там надо делать ставку.

– Точно… – Я гляжу на стол: осталось всего три свободных места, одно тут же занимают.

– Пойду найду фишек, – предлагает Перси. – А ты иди к нему.

– Гениально. – Я снова направляюсь к столу, но сперва оборачиваюсь к Перси: – Ты нормально себя чувствуешь?

– Нормально, – отвечает Перси, не переставая дергать ворот. – Просто тут очень душно.

– Значит, будем играть на скорость. Встретимся у стола.

Я скольжу меж людьми, стараясь не подавать виду, что целюсь на два пустых места. Возле них стоят и болтают два каких-то малых, один уже положил руку на спинку стула, но я не сбавляя скорости добегаю до стола и несколько неграциозно падаю на стул рядом с собеседником Данте.

Он отрывается от разглядывания фишек и улыбается мне. Я одариваю его своей широчайшей улыбкой.

– Я ведь не опоздал? – спрашиваю я по-французски.

– Вовсе нет, – отвечает он. – Добро пожаловать в Барселону.

– Прошу прощения?

– У вас иностранный акцент.

– Ах да, я англичанин. Мы с другом совершаем гран-тур, он отошел за фишками.

– Досюда мало кто из англичан доезжает. Как вас занесло так далеко к югу?

Чудесно, просто чудесно.

– Решили навестить друзей. Семью Роблесов.

Его брови сходятся посреди лба.

– Вот как?

– Ваши ставки, господа, – перебивает распорядитель. – Начинаем партию.

Я подавляю позыв оглядеться: где же Перси?

– Вы знакомы? С Роблесами?

– Имею с ними дело по долгу службы. Кстати, буквально пару минут назад беседовал с Данте.

Меня никак нельзя назвать мастером тонкой недосказанности, но прямо спросить, о чем они говорили, даже я себе не позволю и вместо этого спрашиваю:

– А кем вы служите?

– Я начальник городской тюрьмы. Увы, служба не из приятных. – Такого поворота я не ожидал. Он задумчиво крутит фишки двумя пальцами и кидает несколько распорядителю. – Хорошо, что бедные дети теперь не одни. Они столько пережили из-за родителей…

У меня бы язык не повернулся назвать Данте с Эленой детьми, но я его не поправляю.

Кто-то стучит по столу рядом со мной. Я поднимаю глаза. На меня хмуро смотрит распорядитель.

– Ваша ставка, сэр.

– Простите, еще минутку. – Я склоняюсь к начальнику тюрьмы. – Если честно, меня беспокоит состояние Данте. В прошлый раз мы виделись еще при жизни его отца, а теперь он все время молчит…

– Еще при жизни? – переспрашивает мой собеседник. – Но он же жив.

– Он… Как это – жив?

– Сэр, – повторяет распорядитель, – ваша ставка.

Я отмахиваюсь.

– Подождите, друг сейчас принесет…

– Сэр…

– Вы сказали, что он жив. Но как же?.. – спрашиваю я.

Начальник тюрьмы, несколько напуганный моей настойчивостью, все же отвечает:

– Матеу Роблес – сторонник династии Габсбургов. Когда трон перешел к Бурбонам, он был брошен в тюрьму за нелояльность действующей власти.

Мое сердце вот-вот выскочит из груди.

– Вы не ошиблись?

– Король лично вверил его мне. Он заключен в моей тюрьме.

– А его дети…

– Сэр, – вмешивается распорядитель, – если вы не будете ставить, я вынужден просить вас освободить место.

– Хорошо, я… – я с трудом поднимаюсь на ноги и принимаюсь высматривать Перси. Его сложно не заметить, но здесь тесно и дымно, к тому же от услышанного у меня голова кругом. – Сейчас вернусь, – говорю я больше начальнику тюрьмы, чем распорядителю, и ввинчиваюсь в толпу.

«Он жив!» – проносится по всему моему телу, будто пульс, и я голову сломаю, прежде чем пойму, что это значит. Матеу Роблес жив, а Данте и Элена уверяли нас, что он погиб. Похоже, он, как Лазарь, восстал из мертвых.

Я описываю два круга вокруг залы, и наконец сквозь мое изумление от новых вестей пробивается понимание, что Перси нигде нет. Ни у стола с фишками, ни у бара, нигде. Куда он мог пойти? Куда запропастился?

Перси, где же ты?

И вдруг я вижу: он сидит на полу у самой двери, опустив голову ниже колен и